Скалолаз. В осаде

Он поднял «хеклер» и осмотрел еловую рощу сквозь диоптрику прицела, но никого не заметил. Однако и чемодана не было. По крайней мере, полицейский не видел его. Сигнал сместился влево и откуда-то из-за сугробов донесся равномерный тонкий писк — писк маячка.

— Эй, вылезай оттуда, мать твою! Кто бы ты там ни был, вылезай!

Стекло прицела поблескивало в лучах одурманенного молочной дымкой солнца. Тонкая паутинка перекрестья жадно прощупывала снег, высокие рыхлые сугробы, тени под еловыми лапами.

— Где ты, ублюдок, мать твою?!! Выходи!!!

Бешенство нарастало, переполняя все существо Тревиса. Ему уже было трудно сдерживать себя. Лицо полицейского приобрело свекольный оттенок. На высоком лбу проступили капли пота. Он на секунду оторвался от согретого теплом щеки ложа «хеклера», быстро расстегнул куртку, скинул шарф и вновь прижался к прикладу, поплотнее обхватив пальцами цевье. Ледяной ветер не мог остудить пожар ярости и ненависти. От этих двух диких по силе чувств полицейского бросало в жар. Он то и дело облизывал шершавым языком пересохшие губы. Тревис не щурился и не закрывал глаз. Так поступают новички, а он, профессионал, смотрел, смотрел, чтобы контролировать ситуацию.

Писк маячка приблизился. Полицейский весь подобрался. Расставил чуть пошире ноги, выбирая наиболее устойчивую позицию для стрельбы. Палец, лежащий на спусковом крючке, побелел от напряжения. Мышцы стали твердыми. Живот подтянулся, шея словно одеревенела. Сейчас человек напоминал каменное изваяние. Оставаясь неподвижным, он осторожно покосился на экран поискового монитора. Несомненно, точка приближалась. Цифра в углу менялась, становясь с каждой секундой все меньше. Тревис диковато ухмыльнулся. Вот сейчас этот ублюдок появится среди деревьев. Сейчас. Еще секунда-две…

Секунда сменила другую, та — третью, затем прошла еще одна, и еще. А фигура противника все не показывалась. Тревис вновь отлепился от приклада, быстро протер глаза, посмотрел на монитор и остолбенел. Волосы от неведомого ему доселе безотчетного ужаса зашевелились. Вдоль позвоночника поползли мурашки. Прибор никогда не врал. Он просто не умел ошибаться. Но сейчас на мониторе зажглась цифра «11». Затем — «30,75». Человек шел прямо на полицейского и был уже в пределах прямой видимости. Однако его не было. Ни впереди, ни сбоку, нигде! Ни одна еловая ветка не шелохнулась. В морозном воздухе повисла пугающая тишина. Цифра на дисплее сменилась на «10,50», через мгновение — на «10,25». Ужас, накативший на Тревиса, скрутил нервы в тугой клубок. Он не выдержал такого напряжения и заорал:

— Где ты, мать твою?!! Выходи!!! Выходи!!! Выходи, мать твою!!! Давай, выйди!!!

Палец вдавил курок и очередь прошила ветви елей. Звук выстрелов резко раскатился по безмолвным горам, гуляя эхом в ущельях между скалами.

Рубиновый огонек замер, постоял несколько секунд неподвижно, а затем вновь двинулся вперед, уверенно и быстро.

Тревис попятился. Ему казалось, еще мгновение, и он повернется и побежит. Невидимка подходил все ближе. Вот сигнал начал смещаться влево. Вот преодолел схематично изображенную на экране линию сугробов и…

Полицейский судорожно сглотнул, да так и остался стоять с приоткрытым ртом. Два потрясения оказалось слишком много даже для его психики.

Метрах в восьми впереди, на сугробе, появился серобелый пушистый комочек с длинными ушами, розовым носом и темными блестящими глазами. Это был обычный заяц. На округлом, вздымающемся и опадающем боку выделялась черная коробка маячка, притянутая поясным ремнем… Уокера.

Тревис задрал лобастую, лысоватую голову и захохотал. Никогда в жизни он так не смеялся. Живот болел, а из глаз лились слезы. Сумасшедший смех переходил в истеричные всхлипы, затем снова в смех. Полицейский рухнул на колени, выпустив «хеклер» и упершись ладонями в снег. Он задыхался, а напряжение выплескивалось из него в виде этого страшного хохота, который, казалось, никогда не кончится. Глаза лезли из орбит, широко открытый рот с нависшими над ним сосульками-усами спазматически глотал ледяной воздух, насыщая легкие кислородом.

Наконец Тревис трескуче закашлялся, ткнулся лицом в наст, выпрямился, пошатываясь, встал и, продолжая постанывать — последствия не до конца прошедшего приступа смеха — поднял автомат. «Хеклер» задергался в его руках, харкая огнем и металлом, выплевывая в сторону желтые латунные гильзы. Фонтаны снега выросли белой стеной на том месте, где секунду назад сидел заяц. Пули с визгом дырявили хвою, наст, небо.

— Уокер, ублюдок!!! — орал Тревис. — Сукин сын! Будь ты проклят, мать твою!!! Будь ты проклят, сволочь!!!

Голос его заглушали длинные раскаты автоматных очередей. Полицейскому казалось, что небо обрушилось вниз. Мир раскололся на части. Все перевернулось. Будущего не стало. Впереди маячила лишь темнота. Жизнь кончилась. И все это сделал один-единственный человек. Уокер. Ублюдочный сукин сын…

Боек щелкнул в последний раз. Магазин «хеклера» опустел. Тревис опустил автомат и заплакал. Не от жалости к самому себе, а от отчаянного ощущения собственного бессилия.

Умирающий заяц вновь тяжело вполз на изрешеченный сугроб. Его тельце было прострелено в нескольких местах, из розового носика сочилась кровь. Он повалился на бок. Наверное, ему очень хотелось перед смертью увидеть солнце. Ушастая голова дернулась. Задние лапы ударили в последний раз и зверек затих.

А полицейский смотрел на пушистый, окровавленный комок и плакал. Слезы прочертили на пылающих болезненным румянцем щеках две блестящие дорожки.

Сняв монитор, Тревис зашвырнул его в ельник и достал из кармана куртки рацию. Подумал секунду, сменил магазин, передернул затвор и только после этого нажал кнопку вызова…

… Квейлан откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он не спал, просто так лучше думалось, да и мозг отдыхал. Руки его были сложены на животе. Ладонь правой лежала на рукоятке «пустынного орла». Пальцы автоматически скользили по ребристой поверхности пистолета. Это успокаивало. Тишина подействовала на него умиротворяюще.

Да, в общем-то, все уже закончилось. Почти закончилось. Деньги, можно считать, у них в кармане. Дело практически сделано. Губы Квейлана тронула слабая улыбка.

Ну что же, пора подводить итоги. Он вытянул один из самых главных счастливых билетов в своей жизни. Правда, жаль, что слишком мало людей смогут оценить это. Слишком мало. Не будет ни парада, ни оркестра, ни конфетти. Ничего из того, о чем думалось в детстве. Да… Парад. Он так хорошо помнил парад, на котором они были с матерью, словно все произошло только вчера. Хотя… нет. Кого чествовали тогда, Квейлан уже не помнил. Но зато помнил черные лимузины, сплошь скрытые разноцветными лентами серпантина, и яркий, почти нестерпимый блеск медных инструментов, и красные, броские костюмы оркестрантов, марширующих впереди машин по Уолл-стрит, от Брод к Пирл. И звездно-полосатые полотнища на всех зданиях. Музыка звучала торжественно и радостно. А сверху сыпались конфетти. Маленький Эрик Квейлан впервые присутствовал на таком зрелище, и оно оставило в его душе неизгладимые впечатления. Пестрые кружочки бумаги сыпались сверху так густо, словно был сильный снегопад. Невозможно было даже разглядеть толпу на противоположной стороне улицы. А уж сколько народу собралось! Радостные крики, смех, аплодисменты. И в центре всей этой круговерти трое улыбающихся парней, гордость Америки, герои.

Как же ему хотелось когда-нибудь стать таким же, как они. Смелым, сильным, отважным. Вот он и стал. Только триумфа не получилось. Ни флагов, ни музыки, ни конфетти, ни радостной толпы. Кроме, разве что, четырех-пяти парней в Айдахо.

Квейлан прислушался, не открывая глаз. Появлявшиеся несколько раз военные вертолеты беспокоили его. Не пугали, а именно беспокоили. Отчасти. Не очень приятно наткнуться на военный патруль. Тем не менее, он никогда не терял головы. Ни при каких обстоятельствах. Этому хорошо учила работа.