Страница 7 из 133
полагаться на то, как поведу себя я, и примут вас под любым именем, которое
я вам дам. Причины, о которых вы узнаете позже, побуждают меня
неизменно держать в тайне Убежище, где только и могла я скрывать вас — обещайте
же мне обе никогда и никому не доверять этой тайны.
Пораженные торжественной сценой, мы чувствовали, как покидает нас
желание свободы: сами себе мы казались звеньями, выпавшими из единой
цепи творения. Между тем беспокойное воображение наше стремилось до
конца проникнуть в тайну, предчувствие которой заставляло нас лить слезы.
«Она жива, но не для вас». Слова эти эхом отдавались в моем сердце, когда
беззаботная радость порхала вокруг меня, и страх перед будущим своим
холодным дыханием губил восторг настоящего.
Мы дали обещание, о котором она просила, после чего она завязала нам
глаза, взяла за руку меня, а Алиса — мою сестру, и нас несколько минут вели
по многочисленным холодным переходам. Когда повязки с глаз были сняты,
мы увидели, что стоим под сенью величественной сводчатой колоннады. Мы
выбежали в сад, который она окаймляла, и как ярко было впечатление от
того, что предстало нашим глазам! Роскошный дом венчал вершину холма, а
вокруг раскинулась богатая и плодородная долина с разбросанными по ней
рощами и селениями, то полускрытыми густой зеленью, то теснящимися на
виду; между ними протекала река,
Солнце садилось среди клубящихся волн золота и пурпура, и мы не в силах
были отвести глаз от его слепящего блеска. Хотя мы часто читали и слышали
о лучезарном светиле, только Творец мог явить его нам во всей славе.
Воображение может превзойти чудеса искусства, но чудеса природы оставляют
воображение далеко позади.
Миссис Марлоу провела нас через Аббатство, которое правильнее было
бы назвать дворцом. Его возвели на руинах старого аббатства, разрушенного
во времена Реформации, и оно по-прежнему называлось именем Святого
Винсента. Его отличали готическое великолепие и изящество, и нам радостно
было узнать, что в миссис Марлоу, сестре нынешнего владельца, лорда Скрупа,
все слуги видели хозяйку. Нам были отведены роскошные покои в ее
апартаментах, и чары нового для нас мира, соединяясь с печальными раздумьями,
равно тревожили наш покой. Восход солнца, чей первый луч золотил наши
окна, пробудил нас. Когда я останавливаюсь на этих мелочах, время словно
замирает и прошедшее живо представляется мне. Тяжелые капли росы, эти
алмазы, которыми природа убирает себя, сверкающие в лучах, что скользят
по траве; различные животные, чье каждодневное существование словно
порождается присутствием светила; утренний хор пернатых созданий — все это
сливалось воедино, пробуждая в наших сердцах благодарность и покорность
воле Творца.
— Прими, о Господи, — восклицали мы, — благоговейную любовь двух сер-
дец, у которых только Ты и есть во всей безграничной вселенной. Удостой
своим благословением наше желание творить добро и дай нам на это силы, а
если лишь печаль коснется сердец наших, освяти ее смирением — с тем
чтобы, когда настанет для нас срок предстать перед вечностью, надежда могла
стать нам проводником!
Мы наблюдали с восторгом за резвыми оленями и, желая поиграть с ними,
тихонько пробрались в парк из комнаты миссис Марлоу коридором, который
она нам указала накануне. Каково же было наше удивление, когда мы
увидели, что создания, с которыми мы мечтали сблизиться, оказались крупными и
грозными животными, и, не убеги от нас они, нам пришлось бы спасаться
бегством от них; что каждая птичка страшится своего природного защитника;
что люди ведут постоянную войну со всеми, даже с себе подобными!
Может быть, я утомительно долго останавливаюсь на этих ребяческих
впечатлениях, но они, мне кажется, доставляют чистейшие радости нам в нашей
жизни.
Миссис Марлоу наняла для нас наставников во всех науках и искусствах —
лучших, каких можно было найти в этой удаленной от столицы местности. Ее
собственный пример сообщил нашим манерам ту элегантную утонченность,
что не достигается никакими нравоучениями. В силу своего положения мы
были чрезвычайно далеки от общества и без труда поняли, что именно
таково было желание миссис Марлоу, так как она часто выражала беспокойство
по поводу возвращения лорда Скрупа, который, как я поняла, был отправлен
в Гаагу в качестве посла королевы Елизаветы. Раз в неделю наши наставники,
слуги и крестьяне, населявшие поместье, сходились в часовню Сент-Винсент-
ского Аббатства, и это были наши единственные появления на людях. По
воскресным вечерам мы посещали келью отца Энтони, представлявшую собой
хижину, выстроенную для него лордом Скрупом (с которым он состоял в том
же родстве, что и миссис Марлоу) на краю большого леса, который
примыкал к господскому дому сзади. Здесь, пока нас потчевали простым
угощением, которому сама новизна придавала прелесть, разум наш развивался в
беседах о всевозможных возвышенных и поучительных предметах. Когда дела
благотворительности призывали миссис Марлоу, она всякий раз брала нас с
собой и раздавала милостыню исключительно нашими руками, при этом
побуждая нас добавлять понемногу от себя, соразмерно с нашими средствами.
Юность редко грешит скупостью, по крайней мере, насколько могу судить я
по склонности собственного сердца: самой большой радостью было для меня
получая — отдавать. И трудно представить себе, чтобы Милосердие могло
низойти на землю в более прелестном обличий, нежели миссис Марлоу. Когда
бедняк рассказывал ей о своих невзгодах, взор ее выражал нежную заботу,
которую редко можно увидеть и невозможно описать, а самое ее появление
приносило страдальцу такую радость, словно перед ним зримо предстал его
ангел-хранитель.
Так прошло три года, прежде чем вернулся лорд Скруп. Когда же он
вернулся, то сразу погрузился в политику, так что для нас единственным напоми-
нанием о его возвращении были разнообразные подарки, постоянно
присылаемые им из Лондона.
По-прежнему печальные слова «Ваша мать жива, но не для вас» звучали
порой в наших сердцах, по-прежнему мы желали отыскать наше былое
Убежище и с этой целью бродили по Сент-Винсентскому Аббатству с тем же
любопытством, с каким некогда бродили по Убежищу. Чем более мы об этом
раздумывали, тем более утверждались в мысли, что оно должно быть где-то
поблизости, но почтение, которое нам внушили торжественные
предостережения миссис Марлоу, налагало печать на наши уста, не давая расспрашивать
слуг, а бродить без присмотра нам не дозволялось.
Миссис Марлоу справедливо полагала в счастии достойнейшую цель
знания и не жалела усилий на то, чтобы убедить нас, что нет на свете судьбы
желаннее той, что уготована нам.
— Здесь, — говорила она, — вы равно свободны от тягот высокой и низкой
доли, здесь мир и невинность покоят ваши сердца и розами цветут на ваших
щеках. Да будет вам дано встретить тот час, коего никто не избежит, так же
не ведая и не возбуждая зависти, как сейчас. Ах, как непохоже это на грехи и
горести придворной жизни! Там нет порока более губительного для вас, чем
искренность, нет большего достоинства, чем лицемерие. Любовь и дружба
там не ведомы, а их имена лишь используют как ловушку для неосторожных.
Женщинам красота несет погибель, отсутствие красоты — оскорбительное
небрежение. Людские дары подменяют Божий дар, деньги признаются
единственным достоинством. Ах, неустанно, милые мои девочки, благодарите
Провидение за то, что вы далеки от всего этого!