Баронесса Настя

Повернулась к банкиру:

— Он вас любит, шлёт привет.

Понижала голос до шёпота, прерывала речь, порывисто хватала со стола то парабеллум, то «ТТ», стреляла в одну мишень, в другую...

Павел Николаевич подробно проинформировал её о следующем. Слиозберг — адвокат из России, в 1932 году создал во Франции масонскую ложу «Бнай Брит».

Главная её цель — не борьба с антисемитизмом, а с ассимиляцией евреев. Она выступала против браков с гоями. Бнайбритовцы утверждали, что смешанные браки для евреев — страшнее немецкого расизма. Гитлер, боровшийся за власть, очень нуждался в денежных средствах и, черпая миллионы у евреев-банкиров, тайно или явно входивших в ложу «Бнай Брит», долго и после прихода к власти не запрещал эту ложу, а функовскому другу и банкиру даже прислал орден за верную службу.

«Но вот эта птичка!.. Как понять шельму?.. Про ложу чирикает. Да я это от жены скрываю!» — думал Вольфсон, продолжая стоять у плеча баронессы и с ужасом ожидая новых сюрпризов.

— Какую сумму... я вам должна?

— Не понял... — склонился над столом банкир.

— Должны вам сколько? — сухо, не поворачиваясь к банкиру, спросила Кейда.

— A-а... Да, да... Ах, сумма? Марки, марки у нас не идут. Счёт на золото...

— Марки не идут? — в рост поднялась Кейда, — Рейхсмарки? Валюта фюрера?

— Нет-нет, — залепетал Вольфсон. — Я не говорил. Ничего этого не говорил. Я хотел сказать, — замок не марок стоит, а золота русского, червонного. Банки живут по своим законам...

— Сколько? — прервала его Кейда.

— Позвольте сказать? Деньги бывают всякие. Лучше всего, — когда золото, а оно, золото, на вес идёт...

— Сколько?

И Кейда вновь палила в мишени. Вольфсон спрятался за её спину, вздрагивал при каждом выстреле и чуть приседал. Думал он, что война докатилась и сюда, к берегам Рейна и Тура, что это русские палят, а не молоденькая баронесса, неизвестно откуда свалившаяся на его голову. Он в эту минуту даже забыл о своём тайном желании поскорее видеть тут русских. Там, в России, его родной племянник был директором гигантского «Стройбанка» и свои личные денежки — двенадцать миллионов долларов — хранил здесь, в банке Вольфсона. Во всём мире много кричали об антисемитизме Сталина, но эти крики выполняли роль дымовой завесы, за которой евреи крепко удерживали в России все ключевые позиции, занятые ими в 1917 году. Потому-то как манны небесной ждал Вольфсон прихода русских. Он тогда расправит плечи, перестанет дрожать и бояться каждого шороха. Вот теперь она, эта штучка с бриллиантовым крестом от Гитлера... Знает Слиозберга, «Бнай-Брит»... Да напиши она об этом Гитлеру, и его сунут в газовую камеру, как тех бедолаг из лагеря Дахау...

А Кейда палила. И мальчики из «Гитлер-югенда» стреляли, и все служители замка вошли в азарт и патронов не жалели. Тир теперь походил на поле боя, и немцы снова, как в первые месяцы войны, чувствовали себя высшей расой.

— Считайте точнее. Сейчас, тут же.

Банкир потерянно лепетал:

— Хорошее золото, высокой пробы, — двенадцать-четырнадцать килограмм.

— Половина!

— Что? Не понял вас.

— Получите половину, — и оформляйте документы.

Появился нотариус.

— Документы готовы. Необходимо только проставить сумму и подписать.

Со всех сторон налили по мишеням юные бойцы, служители замка.

Дымились стволы пистолетов в руках шальной баронессы. У банкира от всего этого сердце щемило острой болью.

— Шесть килограммов! — сказала Кейда, — Выкупаю замок, остальное — в погашение всех долгов!

— Шесть… Оно — да, сумма, но золото?.. Проба, марка? Кейда раскрыла чемодан, выложила на стол слитки. Вольфсон оторопел: вид золота лишил его дара речи. Столько золота! Червонное, русское! И — банковская маркировка.

— Да, да... Золото. Из Бодайбо. Плавка Уральского завода. Да, оно самое.

Побелевшими крючковатыми пальцами он вынимал из чемодана один за другим похожие на гробики слитки. Подгребал к себе.

— Подписывайте! — сунула ему бумаги Кейда.

Вольфсон подписал все заготовленные нотариусом документы и прижал к груди слитки.

Кейда с ещё большей яростью принялась палить по мишеням.

Вернувшись в замок, Кейда сказала фрау Мозель:

— Завтра утром в Рыцарском зале управляющий Райфранк будет выдавать жалование. Пусть явятся все с детьми и женами, угостите их чаем с пирогами.

Потом, сидя в кресле у окна, она принимала доклад поверенного в делах Функов. Оставшееся золото — четырнадцать килограммов — он сдал Вольфсону под тридцать процентов годовых. Этого хватит и на содержание замка, и на прислугу, и на безбедную жизнь хозяев.

—...Тридцать процентов годовых — высокая ставка, — проговорила Кейда, догадываясь, что Роберт, всё это предусмотрел и рассчитал.

— Высокая, — да, очень высокая.

— Отчего такая щедрость?

Старик пожал плечами: этого он не знает. Но, не выдержав, заметил:

— С Вольфсоном ухо надо держать востро, — он и пальцем не шевельнёт задаром.

— Подумайте, разведайте и обо всём мне доложите, Вам я поручаю нашу финансовую политику. А плату за ваши труды я утрою.

— Благодарю, добрая баронесса. И уж простате старика, — осмелюсь доложить: вот уже третий год, как я за свои труды не получаю ни марки. А у меня жена больная, сноху и три внучки кормлю. Сынок-то у меня... единственный; ещё в сорок первом под Москвой голову сложил.

На глазах старика показались слезы.

Кейда открыла чемодан, доставленный ей Райфранком из банка. В нём плотными рядами лежали тугие упаковки рейхсмарок.

— Сколько мы вам должны?

Питер Минцклаф опустил голову, ответил не сразу:

— По разному платил барон.

Подошёл Вильгельм — заспанный, но трезвый. Наклонился, чтобы поцеловать сестру, но увидел раскрытый чемодан с деньгами.

— Денег-то сколько, а? В жизни своей не видел такую кучу!

Поцеловал сестру, взял пачку банкнот. Повертел перед носом, взглянул на Райфранка, стоявшего у рояля, на Минцклафа...

Анчар, лежавший, как всегда, в ногах у Кейды, не поднимая головы, глухо заурчал.

— Ну-ну, — цербер! — беззлобно проворчал Вильгельм.— Уж и посмотреть нельзя!

Положил деньги на место и заглянул Кейде к глаза. Кивнул на чемодан.

— Ты где расстаралась?

— За красивые глаза получила.

— За твои глаза и побольше бы могли отвалить.

Взял её за плечи, привлек к себе:

— Ну? Говори правду: Ацер дал?

Кейда вежливо, но решительно освободилась от объятий.

— Золото обменяла.

— Золото?

— Да, фамильное. В банке швейцарском лежало, — от родителей, по наследству.

Смотрела ему в глаза, — не мигала, не краснела, пусть думает, что хочет.

— Вот смотри. Замок у Вольфсона откуплен.

Вильгельм долго читал бумаги, и было видно, как борются в его душе сложные, трудно объяснимые чувства. С младенчества он привык осознавать себя хозяином, а тут вдруг она... такая юная, почти подросток, погасила все долги Функов, возвращает ему честь и сознание родовой гордости.

Подавая бумагу Минцклафу, Вильгельм сдавленным голосом проговорил:

— Спасибо, сестра. Я тут задолжал малость. Ты уж, пожалуйста...

Назвал сумму — очень скромную. Кейда подала ему пачку банкнот.

Райфранк вынул из кармана заготовленную ведомость. Протянул Кейде.

—  Никаких ведомостей, никаких подписей. Завтра выдайте всем деньги за весь нынешний год. А тех, у кого много детей, пришлите ко мне. Я хочу побывать у них, посмотреть, как они живут.

Никто ей не возражал. Сидели, опустив голову. Думали о прежних временах, о старом хозяине замка и о хозяйке. Строгий был тогда порядок и деньги считать умели, но Вольфсон всё-таки у них всё выудил. Эту же, молодую и неопытную, он быстро обдерёт. Уж слишком простой и доверчивой казалась всем юная баронесса.

День клонился к вечеру, когда Настя наконец поднялась в свои покои и прошла в спальню. Только здесь, в этой просторной, со вкусом обставленной комнате, она отдыхай душой и телом. У дверей в позе надежного стража и хозяина ложился Анчар, в задёрнутых кружевной вязью гардин окнах кипела то светло-жёлтым, то красноватым золотом осень. В левой стороне на берегу рукотворного озера или пруда, заложенного здесь ещё первым хозяином замка, на пригорке стоял домик смотрителя парка. Там же была площадка для приземления вертолёта и крохотного двухместного самолёта, который иногда прилетал в угодья замка. Прилетал он редко, но именно сейчас Настя услышала в небе знакомый рокот и подошла к окну, взяв бинокль. Самолёт подрулил к самому дому, и из кабин выпрыгнули лётчик и пассажир. Бинокль у неё был мощный, морской, — в пассажире она узнала Пряхина. На нём была полувоенная одежда: белая рубашка, френч, полугалифе и хромовые сапоги. Оба они с лётчиком быстро скрылись за дверью.