Страница 44 из 69
— Кто?
— Баронесса Рут.
— Нет, она нас, русских, била.
— А барон Ацер... защищал вас?
— Да, он любил меня. Он мой муж.
— Муж? Барон Ацер?..
— Ой, госпожа! Простите меня, я случайно... У меня слетело с языка!
Барон Ацер не должен знать об этом, он убьёт меня. Госпожа Кейда, я прошу вас, очень прошу!
— Успокойся, Патриция. Я тебя не выдам. Никогда и ни за что, и никому!
Я клянусь! Но как же ты можешь быть его женой? Ты — русская!
— Русская, русская... Из лагеря Цвиккау. Нас отобрали по цвету глаз, по
волосам... Глаза синие, волосы светлые... Сюда привезли сорок девчонок из разных лагерей. Мы все — жены барона. Русский гарем, — понимаете? Весь прошлый год я была любимой женой хозяина. Сейчас — нет. Сейчас — у него другая. Теперь я и моя подружка Мария — ее назвали «Мариам» — остались здесь для поручений.
— Гарем?.. Такое бывает на Востоке.
— Ацер и есть восточный человек. Он только служит Гитлеру, но он не немец. Я слышала, как друзьям из Англии он говорил: «Во мне течёт кровь палестинских фарисеев».
— Зачем ты это мне говоришь? Ты же рискуешь.
— Да, рискую, но что же делать? Он дал приказание «откормить» и выхолить девочек. Их уже прислали из других лагерей. Их подготовят, оденут и покажут полковнику. И тогда нас заменят. А мы не хотим возвращаться в лагерь. Помогите нам!
— Приказание «откормить» и выхолить?
— Да. Мы моем их душистым мылом, применяем разные кремы. Их кормят молоком. Сливок дают много, сметаны. Жидкий шоколад для них готовят. Вашим слугам полгода жалованья не платят, там дети голодают, а их — жидким шоколадом... Причёски им делают. А потом на смотр ведут. Голых, совершенно голеньких. Ну, понятное дело, стесняются девочки, те, что помоложе, плачут. А он, Ацер, сидит в кресле и оглядывает их со всех сторон. Которые совсем молодые — лет пятнадцати, четырнадцати, — в Блок «ИКС» посылают, — это его, значит, жёны, стройненьких он любит и красивых, и чтоб грудь не совсем развилась. Некоторых отправляют в блок «Альфа», для гостей именитых. Гостям Мальтийского замка девочек поставляют. Вместо мороженого, на десерт.
— Мальтийского замка?
— Да, есть такой в Швейцарии.
— Где живут девочки?
— В лесу под горой. Там дом двухэтажный, под охраной.
Патриция схватила Кейду за руку, склонилась над ней, горячо дышала в ухо. Лежавший у ног Кейды Анчар почувствовал неладное, поднял голову.
— Мы знаем, вы русская, вы разведчица, — вы нам поможете, должны помочь!
— Я — русская?
— Русская, русская, — и это хорошо. Вам ничего не грозит, потому что вы нужны Ацеру. Он хочет на вас жениться, скоро сделает вам предложение.
— И это вам известно?
— Да, да! Я слышала разговор Ацера с кудрявым русским. Случайно слышала, но только вы не выдавайте,
«Неужели эта юная девушка, испытавшая муки унижений.., неужели она разыгрывает внушённую ей Ацером роль провокаторши?» — думала Кейда, соображая, как ей быть, как вести себя.
— У тебя, конечно же, есть русское имя?
— Есть, есть... Настей меня зовут.
— Как?
— Как и вас. Я ваша тёзка.
— Ну, ладно, предположим, я русская. Что же я могу для вас сделать?
— Всё! Вы можете сделать всё! И для тех несчастных, которые томятся в блоке «Б». Их семьдесят или шестьдесят человек. Они света белого не видят, их даже гулять не выпускают. Раньше выпускали, но теперь, когда часть охраны отправили на фронт, Ацер боится, что они могут разбежаться.
— А те, что в блоке «А»?
— Те не бегают. Им незачем бежать и некуда. До линии фронта — не добежишь. Можно только во Францию, но там немцы. Ацер говорит: «Русские животные, их надо приручать. Им дай хорошую еду, постель — и они довольны. А если ещё и бабу?!» И даёт им женщин. Нескольких девочек пустил по рукам. Ацер очень хитрый. Его знает сам фюрер. Бароны Функи давали нацистам деньги. Гитлер дружен был с отцом Ацера.
«Информация! подумала Кейда, — Фонтан нужных мне сведений!»
И эта мысль успокаивала, снимала тревогу, настраивала на мирный, доверительный лад.
— Ты такая доверчивая, — как дитя.
Подошла к Насте и обняла её за плечи.
— А вдруг я не русская!
— Нет, русская! Я знаю. Я слышу сердцем!
— Но если это знает и Ацер, он арестует меня и поместит в Блок «Б».
— Не поместит! Он вас боится. У вас орден. Его будто сам Гитлер даёт. Вы не бойтесь. Но вы правы и никому не открывайтесь. Я сейчас вас покормлю, и вы ляжете спать. На ковре у изголовья будет лежать Анчар, а в той комнате — я. И ко мне придёт Мария. А в вашу комнату можно пройти только через нас. Но даже и не в этом дело. Вы нужны Ацеру. Он, кажется, вас полюбил и мечтает взять с собой в Америку. Но, может, есть другая причина. Я постараюсь узнать всё что можно. Мы с Машей с утра до ночи толчемся среди его друзей, — носим из подвалов вино, кормим их, моем посуду.
— Зачем тут люди? Их, как я вижу, много.
— Людей много. И люди разные. Французы, англичане, чехи, швейцарцы. Приезжают банкиры, хозяева заводов. Говорят на разных языках, но я всех понимаю. Я знаю немецкий, английский, французский... Выучила за полтора года. Правда, они думают, что я дурочка и ничего не понимаю, а я лишь редкие слова разобрать не могу. Пусть думают, пусть они так думают. Сволочи!
Она сказала это каким-то не своим, не женским голосом.
— За что вы их ненавидите? Вы же их не знаете.
— Я их не знаю! Как же! Они как пауки в банке: сплелись в клубок и рвут друг у друга ноги. Они всех ненавидят — и русских, и немцев. И, кажется, немцев даже больше, чем русских. Узнал бы фюрер, что это за фрукты такие. Мне иногда так и хочется катануть письмо Гитлеру, да боюсь за наших, русских в блоках. Им будто бы у Ацера лучше, чем в других лагерях. Тут все учёные. Есть директива кормить их и лечить.
— Узники важные, — перешла на волну собеседницы Кейда, — Таких и в Америку можно.
Патриция склонила белокурую голову на плечо Кейды, доверчиво, словно к матери, прижалась к ней. И так постояла минуту-две, рада была, что Кейда не отстранялась, приняла её. Это была светлая минута, когда в их душах немного рассеялись страх и тревога и возникала жажда спасительной деятельности.
— Они тут часто говорят «ложа». Но если видят немца, офицера или в штатском, замолкают. Меня только не боятся, наверное, как кошку или собаку. У них тут клуб какой-то. И люди со всего света приезжают. Они тут знакомятся.
Девушка оглянулась на дверь.
— Слышала, как один старик то ли в шутку, то ли серьёзно говорил о мировом правительстве, о единых деньгах: после войны, мол, не должно быть ни марок, ни фунтов, ни рублей... Они, как я думаю, против фюрера идут.
— За русских что ли?
— Нет, и не за нас тоже. Боюсь я их. Странные они.
— Ты вся дрожишь, Настенька, — улыбнулась Кейда, гладя её волосы, — Иди спать. И я тоже лягу. Включу радиоприёмник. Буду слушать, что там у нас на фронте...
— Слушайте, слушайте, и никого не бойтесь. Барон, если не звал на ужин, значит, к тем ушёл, к «летучим мышам». С ними он до поздней ночи сидит. Всё галдят о чём-то и галдят...
Женщина, сама того не зная, обладает механизмом тонкого анализа окружающей среды, особенно той её части, которая связана с человеком и человеческими отношениями. Она может не видеть опасности, но чувствовать её приближение, может видеть нечто похожее на опасность и улавливать, что реальной угрозы оно не несёт. Настя видела перед собой страшное существо — Ацера и не боялась его.
Погасила свет, но приемник не включала. Страха не было, просто сердце ныло от обилия впечатлений, — смутных и невеселых. Не все было понятно до конца. Здесь, на границе Германии со Швейцарией, гитлеровцы устроили лагерь для ученых и всяких ценных инженеров. Но слышало её сердце: тут происходит и что-то более важное, и такое, чему она ещё не знает объяснения. «Поговорю с Павлом Николаевичем. Завтра же поеду в Рут-замок. Завтра, завтра...»
Её тотчас обступили сновидения. Над замком и вокруг него за окнами кружатся тучи чёрных огромных птиц. Они страшно блестят глазами, машут крыльями и силятся издать звуки, но тишина, словно колдовская сила, объемлет их, и они изнемогают, но не падают. Летят и кружатся, и заслоняют солнце, но их криков не слышно. Всю ночь они кружатся. Окна открыты, но Настя их не боится.