Баронесса Настя

В Будапеште генерала встречали два высших военных чина и стройный полковник в лётной форме, со множеством орденов на мундире. Функ, обнимая полковника и целуя его, хлопал по плечу и голосом, в котором звучала спёсь древних германских рыцарей, повторял:

— Орёл! Воздушный ас Германии. Я рад, мой сын. Ты бьёшься с врагом, как и подобает Функам.

Это был сын старого генерала Франц Функ. Уступая отца высшим чинам, Франц взглянул на стоявшую в сторонке Настю, подошёл к ней, тронул пальцами за подбородок.

— А эта...

Настя брезгливо отстранилась. Её реакция была неумеренно резкой, судя по изумлению, отразившемуся на лице полковника. Он выпучил на неё замутнённые хмелем зелёные глаза, удивленно подняв брови.

Настя смягчилась:

— Я от госпиталя. Сопровождаю генерала.

— А-а, доктор? У него есть свой персональный врач... Наконец, адъютанты и прочие — где они? Полковник крутился на своих хромовых бутылочных сапогах, кого-то искал глазами, и весь его облик говорил: «Разве вы не знаете, кто такой генерал-лейтенант Функ?..»

К счастью, полковника позвали. Надо было прощаться с отцом и уезжать.

Настя слышала, как, прощаясь, Франц говорил:

— Отец, не хворай. Держись до победы.

И потом тише, так, чтоб не слышали высокие чины:

— Позвони в вермахт, пусть дадут мне отпуск.

Будто чувствовал Франц скорую свою погибель: на следующий же день он был сбит в воздушном бою.

...Самолёт поднялся, постепенно набирая высоту и беря крен в сторону Мюнхена, за которым был Дунай, а уж там, рядом, — невысокая гряда Шварцвальда.

Справа по борту из серо-синеватой мглы открылась Вена. Дальняя её граница не просматривалась, но чем ближе к ней подлетали, тем она больше походила на юбилейный торт со свечами. Башни и шпили храмов и высоких зданий как бы летели над землей, разрезая на тысячи частей валившиеся на город сине-чёрные тучи. Они наплывали со склона восточных Альп, и самолёт устремлялся прямо в то место, где закипал невидимый исполинский котёл, швыряющий клубы облаков.

Лётчик набирал высоту, и Настя, чувствуя это по накату тошноты и по холодным струям, леденящим ноги, подумала: «А каково генералу с его больными сосудами?»

Она вспомнила, как мучилась её мама при перемене погоды, при тучах, дожде и сильных порывах ветра. Но вот и генерал, словно слыша тревогу Насти, обхватил ладонями затылок и качался из стороны в сторону.

— Вам плохо? — наклонилась к нему Настя.

— Да, да… — меня тошнит, И голова! Моя голова!.. Генерал с трудом вылез из кресла, двинулся к Насте и плюхнулся рядом с ней, чуть ли ни на колени.

— Сделайте что-нибудь, ну, что-нибудь, сестра!..

Самолёт тем временем зашёл на посадку, и через несколько минут генерал и Настя пересели в автомобиль, покативший в замок.

Генерал, опираясь на руку Насти, поднялся на несколько ступенек перед главным входом в замок. Здесь им открыли дверь, и Функа подхватили слуги. Они ввели его в полутёмное помещение и оттуда в зал, — тоже затемнённый, большой, с мраморным цветным полом, с мраморным же длинным чёрным столом, с приставленными к нему стульями, со спинками в рост человека. Настя была так увлечена новой обстановкой, что не заметила, в какую дверь увели генерала. И не было тут слуг, и никого не осталось рядом с ней. Настя присела на ближний стул и смотрела на окна, поднимавшиеся почти от пола и завершавшиеся резным витиеватым полукругом у потолка. Верхняя часть стекол была цветной, — набрана из синих, красных, желтых кусочков, в них путался, дробился солнечный свет.

Мимо Насти, не глядя на неё, по залу пробегали люди, ей хотелось спросить: «Что генерал? Ему плохо?», но она молчала, в суматохе и под наплывом новых впечатлений она забыла о своей роли, своем положении, и тревога, и страх начисто выветрились. Она как ребёнок поддалась очарованию сказки, пригрезившейся ей наяву, разглядывала потолок, массивные люстры и портреты на стенах. Портреты были большие, в золотых рамах. Очевидно, это были предки хозяев замка, знатные важные люди, оставившие след в истории рода. И главный из них, — так подумала Настя, — закованный в латы рыцарь на лошади, тоже со всех сторон защищенной латами, похожими на блины неправильной формы. В правой руке рыцарь держал шлем, — видимо, не торопился закрыть лицо, давая рассмотреть его потомкам. Рыцарь был молодой, прямые белые волосы свисали до плеч, придавая чертам лица отнюдь не воинственное выражение. «Жалко, если его убили», — подумала Настя. И затем, вглядываясь в лицо рыцаря, неожиданно стала находить в нём какие-то знакомые черты. «Функ! — чуть не сказала она вслух, — Генерал Функ был, наверное, таким в молодости».

По залу зачастили люди: слуги, врачи, женщины в дорогих барских одеяниях. Одна из них наклонилась к Насте и, будто давней знакомой, шепнула на ухо: «Умирает. Потерял сознание».

Она раскрыла дверь справа от камина, исчезла за ней, Но через минуту вернулась и снова к Насте: «Открыл глаза. Прогнал всех врачей».

Нырнула в другую дверь — слева от камина. В эти две двери кроме неё никто ещё не входил, и никто из них не выходил.

Дверь открылась, та же женщина махала Насте рукой: «Идите сюда! Хозяин зовет».

Настя подхватила чемодан. Вслед за женщиной она вошла в длинный, освещённый лишь одной синей лампочкой коридор. В конце его они свернули в какой-то холл и отсюда вошли в комнату, где на низкой широченной кровати, свесив на ковёр руку, лежал бледный генерал.

Увидев Настю, Функ улыбнулся.

— Где вы... застряли? Располагайтесь как дома.

Он слабо пожал её руку:

Меня стошнило, а это... всегда на пользу. Сделайте свои горчичники. Я в них поверил.

Женщина, пришедшая с Настей, стояла тут же, но генерал не обращал на неё внимания. Настя попросила тазик, теплую воду, и женщина метнулась к двери. Видно, она была служанкой или дальней родственницей, жившей в замке из милости. Скоро она принесла таз с водой, и Настя принялась за свои процедуры. Хорошо, что горчичников было много.

Она всё делала не торопясь, аккуратно и основательно. Иногда ей приходила мысль, что это враг, но подсознательно, как только она переступила порог замка, она уже играла роль образцовой немки, привлекательной девушки, мастерицы своего дела. Яркий эмалевый крестик с бриллиантами «За храбрость», висевший на груди, помогал ей. Что касается генерала, то тут она определила свою цель так: быть дня него максимально полезной.

Горчичники она ставила не торопясь, предварительно растирая ладонями нужное место, и растирала тщательно, до красноты, и чувствовала, как это нравится генералу, как он на глазах крепнет телом и духом. Она не знала доподлинно, но что-то ей говорило; таким путём она как бы вливает свою молодую энергию старику, истратившему силы на дорогах долгой и, видимо, бурной жизни.

Приладив горчичники на икры ног, а затем и на ступни, она укрепила их, надела длинные носки, а затем принялась за шею и затылок. Когда крепкий массаж шеи и верхней части спины и позвоночника вызвал живительную красноту, наложила горчичники.

Генералу принесли чай, и она, поправив подушки, незаметно бросила в стакан таблетку — слабую дозу снотворного.

Функ лежал на спине и отрешённо смотрел в окно на лес, горы, раскинутые тут и там, на небо, сиявшее июньской синевой. О чём он думал в эту минуту? Старый генерал, аристократ, наследник знаменитого в Германии рода рыцарей-баронов, человек, достигший всех мыслимых и немыслимых благ? О смерти?.. Она была бы так некстати в эти яркие солнечные дни, в дни, когда его танковая армия должна ринуться в атаку и искупить позор Паулюса, проигравшего битву за Сталинград.

Он лениво, безучастно окинул взглядом Настю, сидевшую у изголовья. Сказал:

— Покажите ваши руки.

И долго разглядывал, пытаясь разгадать тайну их магической силы.

— Они спасут меня.

— Кто?

—  Ваши руки. Я уже видел белых ангелов, они прилетали за мной. Вы их прогнали.

Он нажал кнопку звонка, Вошла женщина — та самая... Она одна прислуживала генералу.