Страница 18 из 69
Песня подобрала солдат, ряды сомкнулись, выровнялись, и каблуки застучали дружно, чётко. Старший лейтенант запевал снова и снова, и молодые парни вдруг признали в нём командира, и никто не дивился красоте его голоса, — он на то и старший лейтенант, и командир, чтобы во всём быть первым.
Строевой занимались почти до обеда, спели ещё много песен, а когда Пряхин остановил взвод и подал команду «Вольно! Разойдись!», усталые и довольные разбились по группам, поглядывали в сторону невысокого холмика, на котором дымилась солдатская кухня.
Ночью, засыпая, Пряхин вспомнил авиацию — и маленькие самолёты, наводившие ужас на немцев, и молниеподобный истребитель, врывавшийся в стаю вражеских самолётов, и грозный пикирующий бомбардировщик... Время обиды прошло, налёт пьяного генерала начинал забываться, — снова потянуло на аэродром, к пахнущим жжёным бензином самолётам, к несмолкаемому рокоту моторов.
«Послужу ещё в артиллерии, а там снова махну в авиацию. Я Герой, меня примут...» — думал он, забываясь сном младенца.
И уже в полудрёме, а, может, и во сне думал о том, что он ещё не расчехлял пушки, приборы — боевую технику огневого взвода. На строевых занятиях он увидел свой взвод, услышал голоса, многих запомнил в лицо и по фамилии. Поверил в них и даже будто бы успел прикипеть душой.
Заснул как провалился в яму. Он спал в сарае, на сене, и, засыпая, слышал, как лениво и сонно дожевывала свой ужин корова, хрюкал во сне поросёнок, а где-то под стрехой в верхнем углу неутомимо возилась в тесном гнезде ласточкина семья.
Долго ли спал Пряхин, нет ли, но пробудился он от мужского голоса, раздавшегося снаружи, за бревенчатой стеной:
— Нужен шофёр со знанием языка. Для него есть форма немецкого ефрейтора.
— А для меня есть форма? — спросил женский голос.
— Нет, но для тебя есть паспорт на мадемуазель Кейду — повара важного генерала из ставки Гитлера. Ехать придётся далеко, в глубину расположения частей. И языка брать не простого. Желателен чин, хорошо бы штабной.
И минуту спустя:
— Подожди! Куда ты? Мы ещё не договорились. Язык нужен скоро, через два-три дня. Так где же найдём шофёра?
— Вы и поедете...
—Я плохо говорю по-немецки. Ну, ладно. Утро вечера мудрёнее, завтра что-нибудь решим.
Пряхин приподнялся на локтях, вслушивался в замирающие шорохи за стеной сарая. А вблизи, совсем рядом, во сне по-людски дышала корова. Она, наверное, видела сны, далёкие от страстей человеческих.
В семь утра Пряхина разбудил ординарец, рядовой Куприн. Низенького роста, с карими грустными глазами, он задумчиво стоял рядом с коровой.
Старший лейтенант смотрел на него и почему-то думал: «Ординарец мне положен только в бою, а сейчас боя нет, и мы далеко от фронта, а сержант Касьянов привёл его и сказал: «Вот ваш ординарец».
Спросил солдата:
— Вы, случаем, не родственник Куприна, того... знаменитого писателя?
— Всё может быть. Я не знаю. Все мы человеки на земле родственники, потому как от одного родителя — от Адама.
— Откуда знаешь... про Адама?
— Бабушка говорила.
— A-а... Ну, я не верующий. Сказки все это про Адама.
— Всё равно родственники, — глубокомысленно заключил однофамилец писателя.
Пряхин быстро поднялся, пошёл завтракать.
Хозяйке подавшей ему молоко, сказал:
— Тут у Вас есть девушка или женщина, знающая немецкий язык?
— У нас в Яблоновке нет такой. Не знаю.
— Ну, да. Понятно. А мне казалось...
Поблагодарил хозяйку. Уже на пороге повернулся, зачем-то спросил:
— Опять нынче... огород копать?
— Картошку скоро сажать. Вот помянем усопших и сажать будем.
Пряхин узенькой тропинкой вышел на лопухастый пригорок и отсюда увидел рассыпавшийся по зелёной поляне свой огневой взвод. Солдаты его ждали. Увидев его, мигом построились и стояли с лопатами, как с винтовками. Принимая доклад сержанта Касьянова, Пряхин вспомнил, что сегодня у них по расписанию рытьё окопов и укрытий для орудий, машин и приборов.
Представил, какую уйму земли должны они перелопатить за день и как изуродуют поляны, подступавшие зелеными коврами к селу. Подумал: «Боев ещё нет, а мы уж всё перепашем».
— Вольно. Разойдись!
Строй распался, солдаты сбивались в кучки, складывали на траве лопаты.
Пряхин окинул взглядом левады, огороженные вязью жидких иссохших ветвей, — на всех приусадебных полосках копали землю женщины, старушки, девчонки, почти дети. Офицер искал среди них хозяйку, поившую его по утрам парным молоком, но не находил. Все казались одинаковыми. Светлыми пятнами выделялись на них платки и косынки.
Пряхину вдруг пришла счастливая мысль помочь им вскопать огороды.
Пересчитал женщин, их оказалось пятнадцать, ровно столько же было и домов в этом ряду.
Приказал построить взвод. Посчитал солдат: шестьдесят два! Да, по четыре помощника на каждый огород.
Показал на женщин.
— Трудно им! А?
— Трудно, товарищ старший лейтенант. Помочь бы!
— Что ж, можно и помочь. А ну! По четыре человека разберитесь, — и на огороды!
Солдаты живо поняли замысел командира и в несколько минут разбились на четвёрки. А вскоре они уж вытянулись в стройную ниточку и потянули за собой ровные ряды вскопанной земли.
Пряхин шёл по краю огородов, весело окликал солдат:
— Не обижают вас хозяйки?
Отвечали женщины:
— Спасибо, командир! Поди и сам из крестьян. Дай-то Бог, сыны наши на твоей земле подсобят.
Пряхин присматривался к женщинам, особенно молодым, втайне надеялся увидеть ту самую, что собиралась отправиться за языком. Он почему-то думал, что сразу её узнает, по крайней мере, по голосу, но прошёл до конца огородов и не встретил никого, кто мог бы быть похож на ночную таинственную незнакомку.
Случайно подслушанный разговор ночью за стеной сарая никак не забывался. Пришло фантастическое желание заменить недостающего шофёра и сходить в тыл немцев, изловить там языка. «Вот встречу её, — думал он, — и скажу на немецком: «Вам нужна помощь, — я к вашим услугам». То-то удивится... Она ведь наверняка знает немецкий язык, — может быть, даже немка».
Ближе к обеду пошёл к себе в дом. Хозяйка радостно хлопотала у стола, Поблагодарила за солдат, собрала обильное угощение. А он и тут не унимался.
— В вашей деревне так-таки никто и не говорит по-немецки?
— Да нет, с чего это вы взяли! Не знаю я таких. Вот если вы бросите нас, а в Яблоновку придут немцы, тогда может и научимся.
Невесёлая это была шутка, и Пряхин подумал: может, и сдадут деревню. Силу-то вон какую под Курск немец нагоняет. Говорят, большому сражению тут быть. По слухам, и на нашем участке танки собираются. Язык-то вот и понадобился.
В восьмом часу утра Пряхин отправился на огневую позицию, но на полдороге солдат доложил, что его вызывает комбат.
У дома командира батареи стояли три легковых машины — один «виллис» и две «эмки», тупорылые и чёрные, как майские жуки. Пряхин знал, что в таких машинах в прифронтовой полосе ездят большие начальники и хотел было спросить у толпившихся здесь незнакомых офицеров, кто это к ним пожаловал, но офицеры были важные, очевидно, штабные, — иные в майорских погонах... Пряхин, козырнув им, прошёл в дом.
В горнице за столом, накрытым белой скатертью, сидели четверо: комбат, майор — командир полка, полковник и генерал с двумя звёздочками на погонах. Туг же вспомнился тот генерал, сорвавший с него погоны. И этот... смотрит из под густых бровей, и как-то нехорошо, зверем.