Страница 16 из 69
— Все раненые. Спирта бы нам, сестричка.
Пряхин отошёл к ящику со снарядами, сел на него. Было уже светло, и с наступлением утра к нему возвратилось ощущение реальности мира.
Потом из батальонной кухни принесли завтрак, С котелком каши пришёл сам старшина. Ребята есть не хотели, попросили оставить им завтрак. Старшина согласился. Он подробно расспрашивал о том, как подбили танк. Сказал, что штрафник Пряхин «смыл своё преступление кровью» и будет, наравне со всем расчётом, представлен к награде. А ещё сказал, чтобы старший лейтенант шёл за ним на командный пункт.
—Тебя будто бы учить на зенитчика будут.
— На зенитчика?
—Да, на зенитчика. Америка присылает нам какие-то мудрёные орудия — «Бофорсы» называются, — так чтобы ими овладеть, нужны знания высшей математики. Ты такую математику-то проходил в училище?
— Да, начальные разделы.
В тот же вечер в штаб полка приехал командир эскадрильи и привёз ему погоны старшего лейтенанта.
— Генерал одумался и велел догнать тебя и вернуть в эскадрилью. Поедем.
Пряхин был смурной и слушал комэска, не поднимая головы. Глухо проговорил:
— Не поеду.
Комэск уговаривал, но Пряхин был непреклонен. В эскадрилью он не вернулся. Ночью на машине его доставили на станцию. На крыше вагона он ехал в Баку для изучения каких-то мудрёных зенитных орудий.
Как один короткий день пролетели три месяца учёбы, и Пряхину выдали удостоверение об окончании Бакинского зенитно-артиллерийского училища. Раньше там курс был рассчитан на два года, но вчерашнему лётчику не надо было проходить строевую подготовку, общую тактику, стрельбу из личного оружия, — ему дали знания по зенитному делу и, главное, по устройству американских пушек.
Звание он имел, теперь в личном деле появилась ещё и запись: «Командир огневого взвода».
И вот он с котомкой за плечами в тёплый майский день шагает по зелёным улицам города Валуйки, куда привёз его с берегов Каспийского моря сборный воинский «пятьсот Весёлый» эшелон.
Возле колонки с водой посреди улицы стоят и о чем-то возбуждённо говорят люди. Женщина машет рукой, зовёт:
— Эй, военный, иди-к сюда!
Кричит ему, — да, ему, и Пряхин идёт.
Женщина ещё издали говорит:
— Ты, парень, устройство бомбы знаешь? Взорвётся она или не взорвётся?
— Какая бомба? — подошёл Пряхин ближе.
— Обыкновенная! С самолёта упала. Вон, видишь — хвост из земли торчит.
В проёме открытых ворот на той стороне улицы, в огороде, чернеет стабилизатор бомбы. «Полутонная. Со взрывателем М-14...» Что-что, а устройство-то бомб Пряхин знает.
— Давно упала? — спрашивает Пряхин, но тут же понимает, что вопрос бессмысленный. Бомба замедленного действия и на какой час установлен взрыватель, никто не знает.
— Ночью сбросили, ночью! — чуть не плача, выкрикивает женщина.
— Ночью?.. А чего ж вы тут стоите! Взорвётся ведь.
— А где же нам стоять, где, служивый! У нас тут дома, а там старики, дети...
— Да, да, конечно. Но вы всё-таки отойдите подальше.
Пряхин не спеша снимает с плеча скатку шинели, котомку с полотенцем и запасными портянками, кладёт на землю.
—Я сейчас... попробую.
И какой-то вихляющейся, не своей и не мужской походкой направляется к бомбе. Потом оборачивается, кричит людям:
— А вы ложитесь, все ложитесь!
Мужики и бабы валятся наземь, а он так же, не торопясь, и какой-то противной, кокетливой иноходью продолжает путь к бомбе. Он будто боится её спугнуть, и даже дыхание задерживает. А мысль хотя и вяло, но работает в одном направлении: «Ну, вот — и до фронта не доехал, а тут на тебе — бомба. Сейчас как шарахнет!..»
Он теперь ясно различает крылья стабилизатора. «Да, она — полутонная. Взрыватель М-14.. Пружина сильная, бомбу если и с машины уронить — не взорвётся. Детонация разве уж от сильного удара сработает».
Классификацию бомб, и своих и вражеских, он в авиашколе выучил хорошо. Знал все свойства, помнил цифры. Только бы успеть, только бы вывернуть взрыватель.
Последние метры промахнул разом, — будто бы кто толкнул в спину. Погрузил руку в углубление, вцепился в корпус взрывателя. Повернул влево — не поддается, ещё усилие — сидит мертво. И тогда почувствовал, как все тело его прошиб пот. И со лба потекли крупные капли. Собрался с силами, рванул, и — взрыватель пошёл. И Пряхин крутил его, крутил и всё повторял одну прицепившуюся к языку фразу: «Хорошо, милый, иди, иди...» И слышал чёткий отрывистый стук часового механизма. И поворачивал резвее, а взрыватель всё шёл и шёл, и вот уже теплый, почти горячий, он на ладони. «Горячий? Почему горячий?» — успел подумать и с размаху запустил его в соседний огород, — в кусты смородины или крыжовника. И вмиг почувствовал смертельную усталость. Ему захотелось сесть и посидеть рядом с бомбой. Тронул пальцами крылья стабилизатора, — они были не так теплы, как взрыватель. Догадался; при падении и погружении в землю бомба от трения нагрелась и внутри её тепло сохранялось дольше. Вдруг вспомнил, что взрыватель может взорваться и достать его. Одернул гимнастерку, пошёл прочь от бомбы. Теперь он шёл уже другой походкой,- не спеша, уверенно и с достоинством человека, выполнившего серьёзную работу.
Принимая от женщины скатку и сумку, сказал:
— Теперь не взорвется. Но надо бы её выкопать, отвезти подальше. Это уж поручаю вашим мужикам.
И пошёл дальше своей дорогой, но, отойдя несколько шагов, повернулся, сказал:
— Там, в соседнем огороде, взрыватель. Он-то взорвется. Не так, конечно, как бомба, но всё-таки остерегитесь...
— Э-э... Эй!.. Ты бы и его... куда подальше.
— Извините. Некуда. Везде огороды и — люди.
И споро зашагал в конец улицы, — там, за городом, в трёх километрах, должна быть деревня Яблоново, и в ней штаб формирующегося зенитного полка.
В Яблонове отыскал дом, где располагался штаб полка. Не было ни командира, ни начальника штаба, — в просторной светлой избе, у окна, за пишущей машинкой сидела девушка в погонах ефрейтора.
— У меня направление в ваш полк, — сказал Пряхин, снимая с плеча вещевой мешок.
— Давайте сюда, — протянула она руку.
Заученно просмотрела документ, смерила взглядом старшего лейтенанта и раскрыла лежавшую сбоку от машинки толстую тетрадь.
— Пойдете в пятнадцатую батарею.
Помолчав с минуту, добавила:
— Там как раз нет командира огневого взвода.
И склонилась над тетрадью.
Говорила она властно, уверенно. И одета была хотя и по-солдатски, но с претензией на командирский вид: яловые сапожки плотно облегали ядреные икры, ремень широкий, с ярко блестевшей пряжкой. И погоны без единой складки, будто вырезаны из металла.
— Вы, товарищ ефрейтор, тут за всех командиров.
— Товарищ офицер! Можете идти на батарею, — сказала строго.
— Слушаюсь!
Подхватил сумку, и толкнулся в дверь, но повернулся, спросил:
— А где она, батарея?
— Пятнадцатая? В конце села. Дом под цинковой крышей, там живет командир батареи капитан Бородин.
— Слушаюсь! — повторил Пряхин.
На главной улице села редко встречались жители, — все были в поле, — и ещё реже военные; только в переулках, но дворах и закутках колготились стайки солдат, дремали зачехленные пушки, приборы, разный военный скарб. Ничто тут не напоминало о войне, о расположении полка, — забрели случайно солдаты, ждут кого-то или отдыхают.
«Командир взвода, я теперь командир взвода...» — Пряхин пытался представить и свой будущий взвод, и командира батареи, и других офицеров, среди которых, наверное, будут у него приятели. На крыльце крайнего дома, на лавочке сидел младший лейтенант, — с девически нежным лицом, черными глазами и шапкой темных волнистых волос. Смотрел приветливо, улыбался.
— К нам на пятнадцатую? — спросил он.
— К вам, а вы...
— Командир приборного взвода, Ершов. Виктором зови.
Протянул руку. Кивнув на дверь, пояснил:
— Комбат отдыхает. Вчера попойка была, переложил малость.