Страница 3 из 39
Морозов помешивал чай с лимоном и принуждал себя сохранять серьёзное выражение на лице. Немалого труда ему стоило сдерживать улыбку, но знал: улыбнётся — всё пропало. Хозяйка помрачнеет, и он потеряет последнюю возможность помогать другу.
— Я тоже много слышал о них... этих самых... экстрасенсах. Одному по настоянию министерства создали условия, проверили его метод.
— Что за метод?
— Какой-то особый ритм дыхания — частых и неглубоких вдохов-выдохов.
— Знаю такого, слышала. Он нашему певцу-премьеру сеансы давал. Представьте: у того силы прибавилось. Если раньше партию Гремина, например, едва доканчивал, весь потом обливался, то потом, применив метод дробного дыхания... Ну, да ладно! И что же?.. Что показала проверка?..
Стараясь потрафить Елене Евстигнеевне, заговорил мягко, доброжелательно:
— Есть такие болезни легких, где мелкий учащенный ритм помогает; будто бы врачи стали рекомендовать его, но взять на веру безоговорочно, рекомендовать всем...
— Вот-вот,— оговорки, сомнения... И мудрено от учёных ожидать иного! Согласиться с каким-то самоучкой... Как можно?.. Не смейте колебать авторитеты!.. Здесь лежит пункт наших раздоров с муженьком. Однако, слава Богу, он хоть теперь перестал бросаться словами «шарлатан», «проходимец». Когда его донимали камни в печени, я пригласила экстрасенса и тот сделал ему глубокий всепроникающий массаж — он почувствовал облегчение; другой экстрасенс предложил пить настой от молодых берёзовых листьев — болезнь и вовсе отступила. Мы собирались делать операцию на желчном пузыре — удалять его, теперь, слава Богу, обошлось. Вот вам, Володенька, экстрасенсы.
Володенька хотел возразить в том смысле, что настой из берёзовых листьев давно известен, но и тут промолчал из деликатности. Он предоставлял хозяйке полную инициативу в разговоре.
— Врачи у нас были, профессор приезжал — приступ сняли, а боли остались. Эти же... и боли устранили, и пути излечения указали. А муж с тех пор перестал со мной спорить. Взял меня за руку, сказал: прости, Леночка. Кажется, в них, действительно, заключена какая-то тайная сила.
И Елена Евстигнеевна с ещё большим убеждением заключила:
— С тех пор я верю в экстрасенсов.
Морозов порывался встать, пройти к больному, но Елена Евстигнеевна властным жестом его удерживала, потчевала гостя вареньем, подкладывала пирогов — и всё говорила о волшебных целителях, о сыне, которому теперь лучше и который вскоре наверняка встанет на ноги.
Чрезмерное возбуждение хозяйки было не случайным, она к Морозову имела особенный интерес. Ей только что позвонили из управления театрами, предложили на всё лето и затем осень ангажемент на роль консультанта одной оперной труппы. Однажды она в такой роли была уже на гастролях — ей очень понравилось быть наставницей балерин, консультировать, наблюдать, советовать,— теперь снова предложение, но как быть с Борисом? На кого оставить больного сына? Помочь тут мог только Морозов — с детства близкий, почти родной человек.
— Ах, Борис, Борис,— как ты не вовремя заболел! Мне предстоят гастроли, у меня голова идёт кругом.
— Положим Бориса в клинику, присмотрим.
— Была бы у тебя жена домовитая — тогда иное дело; а то и сам ты не ухожен, а тут ещё приятель. Ему бы сварить бульончик, напечь пирожков... Женский глаз и женские руки.
— А вы не волнуйтесь. Я подыщу няню — будет кормить его с ложечки.
Морозов знал: если предстоят гастроли и Елену Евстигнеевну приглашают, то в мире нет сил, способных удержать её на месте.
— Без вас театру не обойтись, а потому и разговаривать не о чем. Бориса положу в клинику: подлечим, поставим на ноги. Ну а там для закрепления пошлём в санаторий — может, я и сам с ним поеду.
Женское сердце исполнилось чувством благодарности.
— Нет ничего крепче и возвышеннее мужской дружбы. Пожалуй, самая пылкая любовь не может сравниться с этим благородным чувством. Ты рыцарь, Володя. Я теперь спокойно отправлюсь на гастроли. Об одном тебя слёзно прошу: к нему будут ходить экстрасенсы,— ты, пожалуйста, принимай их, не препятствуй, не мешай.
— Много их, экстрасенсов? — искренне удивился Морозов.
— Ну нет! Их трое. Я авансом выплатила гонорар — каждому. Верю им, как себе. Один — психотерапевт. Он ничего не делает; смотрит и — говорит. Но больше смотрит. Этот будет лечить от полноты. Второго вы видели. Третий — высший класс массажа. Всё лечит массажем.
— Массаж сердечному больному?..
— Да, представьте себе: массаж! — она подошла к шкафу показала на полки книг. Здесь вся народная медицина. В одном только Китае за всю его историю выпущено 3600 книг по народной медицине — и в них вся мудрость тысячелетий. И вся ли ещё?..
Голос Елены Евстигнеевны начинал звенеть от напряжения,— разговор принимал характер ссоры, и Морозов поспешил смягчить впечатление от своих слов. Он сказал:
— Вы, Елена Евстигнеевна, напрасно на меня нападаете; я и сам порой теряюсь ввиду очевидных фактов благотворного влияния иных нетрадиционных методов лечения. В жесткий массаж и сам я верю. При условии, конечно, если знают анатомию человека.
— Если бы массажист давил не туда, куда следует, он давно бы сидел за решеткой,— подал, наконец, голос Борис из другой комнаты. Он проснулся и слышал разговор об экстрасенсах.
— Вот именно! — согласилась Елена Евстигнеевна. Она была рада поддержке сына, втайне надеялась, что целители помогут Борису избавиться не только от болезни сердца, но и от причин, порождающих все его хворобы: ожирения, алкоголя, курения. Она не умела бороться с полнотой сына, но против его увлечений алкоголем и курением яростно выступала. Жизнь посмеялась над святыми чувствами матери. Борис ещё отроком произнес фразу, ставшую затем его жизненной философией: «Для чего и живём, если отказывать себе в этих маленьких радостях». Похолодело тогда сердце матери. Довольный, самоуверенный мещанин глаголил устами её сына — и смеялся над ней, скалил свои крепкие алчные зубы. «Сыночек мой! — прижала к себе Бориса.— Кто внушил тебе такое?..» — «У нас в школе все так говорят. И даже учитель по русскому языку и литературе — и тот сказал: ”Пить много — вредно, а пить в меру и умело — и сам Бог велел“». Много потратила красноречия Елена Евстигнеевна для разрушения этой философии, но не преуспела. Наоборот, чем больше страсти вкладывала она в свои слова, тем больше ел Борис, и пил, и курил. И вот они... эти «маленькие радости» обернулись большой бедой. Тут и медицина бессильна. Надежда теперь на одних экстрасенсов.
Елена Евстигнеевна поднялась, тронула за плечо Морозова:
— Мы с вами договорились: вы им не мешайте, и при этом условии я положу Бориса к вам в клинику. А теперь мы будем пить чай — вместе с Борисом.
Морозов смирился. В душе он смеялся над причудами экс-балерины, но желание помочь другу было так велико, что сделал смиренный вид, и даже, как будто, одобрял идею Елены Евстигнеевны с привлечением знахарей.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Борис Качан лежал в отдельной палате; напротив, в углу, стоял телевизор, над изголовьем — книжная полка. Острая боль отступила, но оставалась в груди, пульсировала ноющая ломота. Временами она точно волна накатывала к самому горлу, отдавалась в верхней части живота, и долго, мучительно долго держала весь организм в холодящем душу оцепенении. Затем, точно насытившись, начинала спадать. Борис в такие минуты закрывал глаза, старался ничего не видеть, ни о чём не думать. Он и потом, после того, как боль отпускала, слышал во всём теле мертвенную стужу, а в руках и ногах такую вялость, будто он вечность таскал пудовые камни.
На третий день, когда были готовы анализы, к нему в сопровождении нескольких врачей подошёл профессор Сергей Сергеевич Соколов — руководитель клиники. Борис Качан ждал встречи с ним; он много слышал о блестящих операциях профессора, о каких-то операциях «без скальпеля», внедряемых в клинике, но толком ничего не знал и только слепо верил в его авторитет, в то, что профессор непременно ему поможет.