Страница 135 из 139
В романе герцог Аргайл с гордостью вопрошает: «… повинен ли я в каких-либо позорных сделках и проявлял ли когда-либо пристрастие к одной стороне? Покупал ли я голоса или выборные участки? Совершал ли бесчестные дела в своих личных целях или в интересах какой-либо партии?» (гл. XXXV, стр. 320-321). На подобные патетические вопросы, по логике Вальтера Скотта, должен следовать один, безусловно отрицательный, ответ. А тот самый свидетель, имя которого мы сейчас назовем, показывал иное: и повинен, и проявлял, и покупал, словом, совершал…
Так кто же этот свидетель? Даниэль Дефо, которого, как мы уже знаем, Вальтер Скотт во многих случаях брал тебе за образец в умении воскрешать события отдаленные и давние. Правда, сочинения Дефо в том объеме, в каком они известны теперь, не были еще доступны Вальтеру Скотту. В этом мы имели возможность убедиться на примере Роб Роя, о котором Дефо, в свою очередь, писал, и Вальтер Скотт даже читал его брошюру, но кому принадлежит эта анонимная книжица не догадывался. Возможно, свидетельствами Дефо об Аргайле Вальтер Скотт не пренебрег, а просто не знал их. Мы же имеем возможность этими свидетельствами воспользоваться, чтобы полнее представить себе характерные фигуры эпохи, отраженной в «Эдинбургской темнице».
«Учетчик сборов по оконному налогу» (такова была официальная должность Дефо) и герцог Аргайл состояли на одной и той же службе у английского короля, а конкретнее, являлись тайными корреспондентами главы британского правительства лорда Гарлея, они сообщали ему о ходе дел и настроениях в Шотландии. Историки пришли к выводу: по яркости, детальности, объективности и проницательности донесения герцога не идут ни в какое сравнение с депешами «учетчика» налогов. Письма Аргайла предвзяты и поверхностны, из писем же Дефо можно получить реальное представление о том, что тогда происходило в северной части Британского королевства. И дело тут не только в силе пера, в размерах литературного дарования. Поставленный служить идее союза двух важнейших частей королевства, Дефо остро наблюдал и четко докладывал, что способствует и что препятствует проведению государственной политики. Но если в большой политике Дефо был маленьким человеком, наблюдателем, то герцог Аргайл в той же политике являлся одним из главных и весьма заинтересованных действующих лиц. Отсюда и разница между их донесениями, не только литературная, но документальная и политическая, разница между желаемым и действительным.
Те и другие депеши ложились на стол к Гарлею, опытнейшему политику. Зная цену Дефо, неоднократно проверенному, первый министр британского правительства, однако, оставался глух ко многим сообщениям и аналитическим разборам «учетчика» налогов. Полагая, что его просто не расслышали или не поняли, Дефо придавал некоторые из секретных сведений гласности, за что, необходимо отметить, обычно следовало возмездие: «учетчика» судили, штрафовали, отправляли в тюрьму. Служивший правительству при пяти королях, Дефо не был, разумеется, наивен настолько, чтобы не видеть в действиях многих наивысших и государственных лиц двойной и даже тройной игры. Однако, при немалом опыте, он все-таки не допускал мысли о том, что врагами политики подчас могут становиться лидеры той же самой политики, что, вроде бы проводя определенную политику, они же и подрывают ее, хотя бы отчасти, ровно настолько, насколько им это требуется.
Получая, допустим, от Дефо правдивые сведения об обстановке в Шотландии, в том числе о герцоге Аргайле, за которым Дефо также наблюдал и о котором вполне объективно докладывал, Гарлей с разоблачением герцога не спешил. Не исключено, что он же позволял Дефо печатать кое-что из секретных сведений, может быть даже поручал ему это делать и смотрел сквозь пальцы, когда Дефо за это преследовали. Со временем Гарлей помогал выбраться из тюрьмы своему надежному корреспонденту, а в итоге давал понять все тому же Аргайлу, что о нем известно.
С предельной ясностью, своими глазами, находясь на месте, в Шотландии, Дефо видел, что не англо-шотландским, а исключительно своим личным интересам служит герцог. Гарлей же, вроде бы оставляя эти сообщения без внимания, делал из них свои выводы. Ему и нужно было, чтобы собственные интересы шотландские лэрды осуществляли через союз с английскими лордами.
Вот, вероятно, почему запечатленные пером Дефо безрассудные и неэффективные распоряжения герцога на поле битвы, его беззаконное обращение со своими избирателями, которых он запугивал, если их не удавалось подкупить, его двуличное поведение в британском парламенте не попали в тот сложившийся и устоявшийся общественный миф, которому доверился Вальтер Скотт, изображая герцога сколь безупречным шотландским патриотом, столь же и верноподданным английского короля.
Конечно, в историческое оправдание герцога Аргайла следует сказать, что он был не только не хуже, но и лучше многих как шотландских, так и английских деятелей той смутной поры, «… ему было свойственно и честолюбие, — пишет Вальтер Скотт, тут же подчеркивая: — но без „сопровождающего его недуга“ — беспринципности мыслей и целей, которые увлекают великих людей, занимающих исключительное положение (а таковым именно и было положение герцога), и побуждают их стремиться к захвату власти, даже если это может повергнуть королевство в бедствия междоусобиц» (гл. XXXV, стр. 319).
Все познается, конечно, в сравнении. Если опять прибегнуть к показаниям Дефо, печатным и приватным (не все из них были известны вплоть до нашего времени), то мы найдем в них описание такого политического цинизма, о котором, признается сам Дефо, неизвестно, что и думать. На таком фоне, по сравнительной шкале, герцог Аргайл выигрывает, например, перед своим постоянным соперником при английском дворе герцогом Мальборо.
Живописуя облик герцога Аргайла, Вальтер Скотт утверждает: «… ему были чужды и мелкие пороки как государственных деятелей, известных лживостью и развращенностью, так и отличившихся военных, страдавших неумеренной и неистовой жаждой самовозвеличивания» (гл. XXXV, стр. 319). Говоря об «отличившихся военных», Вальтер Скотт имеет в виду, вне всякого сомнения, герцога Мальборо, аристократа-выскочку, самомнению и честолюбию которого сопутствовал еще и такой «недуг», как корыстолюбие: затраты на вознаграждение герцога Мальборо из рук правительства едва не подорвали государственный бюджет. Нет, герцог Аргайл был все-таки не таков хотя бы потому, что ему уже принадлежали имения наследственные, а Мальборо, аристократу новому, недавнему, еще требовалось позаботиться о получении оных.
Четыре тома (так было выпушено первое издание «Эдинбургской темницы») читатели поглощали с неослабевающим увлечением. Со своей стороны, критики сомневались, следовало ли автору писать последний том, те главы, которые в современном издании занимают примерно третью часть романа. Речь в них идет, как мы знаем, о встрече после долголетней разлуки двух сестер, Джини и Эффи, о плачевной судьбе Джорджа Стонтона (он же Джордж Робертсон), павшего от руки неузнанного сына, и о судьбе этого отверженного юноши, прозванного Свистуном и даже не имевшего имени. Что касается читательского интереса, то, как известно, читатели всегда хотят знать до конца участь литературных персонажей, захвативших их воображение. Автор удовлетворил это требование публики. Кроме того, Вальтер Скотт полностью развил свою мысль о судьбах отдельных личностей и общем движении истории. Если он писал свой роман в ту пору, когда мрачной темницы в центре Эдинбурга уже не существовало, все же конфликты, виновники которых некогда попадали в ту тюрьму, не ушли бесследно, поэтому на примерах из прошлого Скотт стремился преподать своим современникам уроки и проникновенного понимания хода вещей, и опрометчивого безрассудства.
К своему роману Вальтер Скотт со временем «приписал» еще один символический эпизод: когда «Эдинбургская темница» уже пользовалась широкой популярностью, создатель романа отыскал могилу Элен Уолкер, чья печальная история вдохновила его на создание образа Джини Динс, и установил на этой могиле плиту с трогательной надписью; появился еще один объект для паломничества читателей-энтузиастов.