Страница 47 из 70
«Сволочь… Какая же ты, Емельянов, сволочь, — корил он себя. — Ну что, доволен? Бросил девушку, которая помогла тебе выбраться из этой истории, которая, по сути, спасла тебе жизнь, бросил ее на растерзание и бежишь, как собака? Беги… Теперь уже останавливаться поздно. Теперь беги… Ну а что я мог сделать? Она хоть на своей земле. Хоть может документами подтвердить, что она — Злата Новак. А я — человек без имени и без родины. Как еще жив до сих пор — неизвестно».
Но чем больше прокручивал Дима в памяти эпизоды своего бегства, тем более мрачнел: вскоре он был совершенно уверен, что не имел никакого права бросать девушку. За ее поступок от усташей было бы трудно ожидать чего-нибудь хорошего — во всяком случае, ее не спасло бы и то, что она — жена капитана контрразведки.
Ладно — что случилось, то случилось, теперь надо было думать о том, как вернуться в расположение четников. Дима, немного отдохнув, поднялся и двинулся дальше.
Но как найти сербов? Как ни странно, но задача эта казалась трудновыполнимой, если выполнимой вообще.
После очередного то ли минометного обстрела, то ли взрыва бомбы в мусульманском квартале Сараево мирные переговоры между воюющими сторонами были сорваны, бои возобновились. Положение боснийских сербов ухудшалось с каждым днем. Их территория уменьшалась, как шагреневая кожа. НАТО все более откровенно поддерживало хорватскую сторону. Разведывательные полеты американских и французских самолетов над сербскими позициями, а зачастую и их бомбардировки стали обычным делом.
Сами эти позиции чередовались с хорватскими и мусульманскими чуть ли не в шахматном порядке, и теперь на каждой лесной опушке, за каждой горкой Емельянов мог натолкнуться на какие угодно войска.
«Черт бы побрал эту войну, — с тоской думал Емельянов, ступая по каменистой почве, — черт бы побрал всех этих экстремистов. И зачем я только ввязался во всю эту историю?..»
Наверное, Дима впервые за все время пребывания тут пожалел о том, что стал наемником.
Недавний пленник хорватов неплохо ориентировался на местности благодаря многочисленным разведывательным вылазкам. Он тщательно выбирал самые нехоженые тропы, чтобы не напороться на хорватский патруль.
Он шел трое суток почти без пищи, старательно обходя населенные пункты, — трудно было сказать, кто мог находиться в деревнях и небольших городках, расположенных в долине Дрины. Поэтому он издали старался определить, кому они принадлежат. На четвертый день он услышал рокотание танков — недалеко от дороги стояло несколько старых Т-72 с сербскими опознавательными знаками.
Собрав последние силы, Дима вышел к позициям четников и тут же, к немалому своему удивлению, столкнулся с самим Ивицей Стойковичем, как оказалось, бывшим сослуживцем капитана контрразведки усташей Мирослава Новака.
Ивица был удивлен встрече не менее, чем русский наемник. Посмотрев на Емельянова, как на привидение, он отпрянул:
— Ты?!
Емельянов, пошатываясь, смотрел на своего командира.
— Я.
— Ты где пропадал? — спросил серб и тут же, видя состояние Емельянова, поинтересовался: — Ты случайно не ранен?
Дима со стоном опустился на грязную, изрытую танковыми траками дорогу — вот так бы и лежал, не двигаясь. Слава Богу, хоть добрался до своих.
Ивица обеспокоенно подбежал к Емельянову, взял его за плечи.
— Где ты был?
— Там, — Емельянов неопределенно махнул рукой. — В плену.
— У хорватов?!
Дима кивнул.
— У кого же еще?
— И бежал?
— Да.
Недоверие промелькнуло на лице командира, но он, кажется, поверил.
— Ты серьезно ранен? — спросил Ивица, присаживаясь рядом с Емельяновым на корточки.
— Ребро… — простонал Емельянов и тут же скривился — неловко повернувшись, потревожил больное место.
Спохватившись, Ивица стремительно встал и крикнул:
— Эй, кто-нибудь, сюда!
На сигнал командира прибежало несколько сербов, среди которых оказались старые сослуживцы.
— Дима!! — раздались голоса. — А мы тебя уже похоронили.
— Закопали в землю или специально по этому случаю отгрохали крематорий?
Потом, посерьезнев, он спросил:
— Где Чернышев?
— Он пропал, как и ты, после того боя — сказал Ивица. — Может, погиб, а может, в плену. А что?
— Ничего, — буркнул Дима и стал подниматься.
Сразу несколько человек поспешили помочь ему.
— Да все в порядке, — отказался от помощи Емельянов. — Так, ребро немного треснуло, но пока не инвалид.
Он несколько раз присел, разминаясь и показывая, что он действительно не инвалид, и сказал:
— Ну что, пошли?
Навстречу, к удивлению Дмитрия, шел живой и здоровый Кабанчик. Приятели обнялись.
— А я вот тоже из плена убежал, — ухмыльнулся серб.
— Отлично! А как?
— Ночью нас куда-то везли на грузовике из Фочи — в концлагерь, кажется. Я дал охраннику по башке, отнял автомат и на повороте выпрыгнул из машины… Не думал, что у тебя тоже получится…
Диму привели в какой-то барак — временное пристанище отряда Стойковича. Там нашлась свободная койка.
Емельянов, кряхтя, уселся на нее, готовый от усталости провалиться в сон. Но тут же принесли горячего супу. Голод взял свое. Он с удовольствием поел, а потом так и уснул с ложкой в руке.
Всю ночь где-то совсем рядом слышалась стрельба. Босняки попытались в очередной раз атаковать сербские позиции. Мусульмане находились достаточно близко — километрах в пяти. Они начали с артиллерийской подготовки реактивными снарядами из установок типа «Град».
Однако точного местоположения противника они не знали — разведка подвела. Поэтому большого урона не нанесли.
А сербские танки, стоявшие в укрытии, удачно обстреляли наступавших босняков, и те предпочли отойти. К утру все успокоилось. Емельянова даже не разбудили.
Утро было солнечным и теплым, совсем весенним — день обещал выдаться погожим.
Дима вышел на крыльцо и сладко потянулся. Чувствовал он себя, не в пример вчерашнему дню, лучше. Сломанная ключица надежно фиксировалась кольцами и повязкой, наложенными врачом из Москвы, и чувствовалось, что заживала.
Солнце поднималось из-за гор. Снежные сугробы на освещенных местах таяли на глазах.
Дима безразлично взглянул в сторону выстроившихся наемников и сербских ополченцев, которых Ивица инструктировал перед предстоящей операцией. Как раненый, Емельянов был освобожден от военных операций и наслаждался предоставленным свободным временем, но еще больше — свободой. А ведь всего лишь пять дней назад он передвигался только в наручниках и под прицелом.
Осторожно, чтобы не потревожить рану, он размялся и умылся, потом вернулся в свою комнату. Неожиданно наемник почувствовал в душе какую-то пустоту — наверное, потому, что впереди была перспектива неограниченного безделья.
Почему-то вспомнился Чернышев.
Емельянов уже привык постоянно чувствовать рядом этого человека, и теперь даже злость на его предательство, на его показной патриотизм, на постоянную готовность к жестокости не разгоняла некоторое сожаление об исчезновении бывшего омоновца.
«Пусть и подонок, — подумал Емельянов, — но свой. Единственный давно знакомый человек».
Интересно, где он теперь? Может, тоже в плен попал и теперь воюет на стороне хорватов? Пообещают на пару марок больше — моментально согласится и все свои басни про помощь православным братьям забудет. Он такой, этот Чернышев.
Если ему, Емельянову, предлагали перейти на сторону усташей, то почему точно такое же предложение не может последовать и Чернышеву?
Интересно, как бы повел себя Чернышев с капитаном Новаком?
Подумав о своем недавнем пленении, Дима уже никак, как ни старался, не мог удержаться от мыслей о Злате.
Где она? Что с ней сделали подоспевшие усташи? Жива ли она, в конце концов?!
Чем больше Емельянов думал о девушке, тем больше у него портилось настроение.
И он, желая встряхнуться, накинул на себя куртку, поскольку на улице было все-таки недостаточно тепло, и вышел прогуляться.