Страница 39 из 70
С третьей же стороны тут один закон — война. И если он попал в плен, то с ним могут обойтись по всей строгости военного времени: могут заставить работать на себя, могут обменять, а могут и расстрелять, причем совершенно запросто — по приговору военно-полевого суда или без этого. Кто что узнает?
Да мало ли что могут?!
Вот, скажем, Андрей — он ранен, может получить заражение крови, ему не окажут первой помощи — сознательно не сделают ничего! — и этого вполне достаточно, чтобы он отправился на тот свет.
Емельянов знал, что есть какая-то международная конвенция о военнопленных, защищающая их права. Но он не был уверен, распространяется ли она на иностранных наемников. Кажется, не распространяется. А значит, он, Дмитрий Емельянов, всюду и всегда вне закона.
Но он хотя бы был убежден в том, что не совершал ничего такого, что может быть квалифицировано как «военное преступление» или «преступление против человечности». Он получал от сербов деньги и за эти деньги участвовал в военных действиях. А ведь он даже заступился за ту молоденькую смазливую хорватку, которую хотели хором, как изысканно выразился Чернышев, изнасиловать четники.
И вновь пришла на память эта хорватка: Злата, кажется, ее зовут… Красивое имя и женщина красивая — длинные темные волосы, карие огромные испуганные глаза, трогательное белое платьице, мягкая нежная грудь, вблизи которой по касательной прошла пуля…
Как давно у него не было женщины…
И почему так не ко времени вспомнилась сейчас эта хорватка?
В двери загромыхал ключ, заскрежетали засовы — и на пороге появился хорватский офицер.
— Ты, — показал он пальцем на Емельянова, стоявшего у окна. — На выход. И поторапливайся.
Сопровождаемый офицером, Дима поднимался по скользким, мокрым, видимо, только что вымытым ступенькам. Приходилось быть внимательным, держаться за перила, чтобы не загреметь по лестнице. С его переломами только этого и не хватало. Хорват же только поторапливал и даже пару раз толкнул в спину чем-то твердым. Дима обернулся и увидел в руках у офицера пистолет. Значит, его опасаются даже пленного и раненого.
— Не оборачивайся! — прикрикнул офицер. — Вперед по коридору!
Вскоре коридор закончился, и наемника вывели на улицу.
Дмитрий обернулся.
— Что это за город?
— Молчать! — оборвал его хорват. — Давай вперед по этой дорожке. Малейшее неосторожное движение с твоей стороны — и я стреляю. Ясно?
— Ясно.
Но Емельянов все равно вертел головой по сторонам, пытаясь определить, где же он находится.
Здание, куда они направлялись, было похоже на школу, а то, где содержались пленные, напоминало большой склад.
— Не оборачиваться! — последовала команда. — Вперед!
Было темно. Впереди над подъездом ярко-желтым пятном маячила одна лампочка и сбоку на столбе — другая. Тени от них на дорожке то невероятно растягивались и ложились на сугроб грязного снега, то быстро сжимались, придавая человеческим отражениям какие-то фантастические очертания. Протяжно и визгливо скрипел жестяной плафон над фонарной лампочкой, раскачиваемый порывистым ветром…
Емельянов и его конвоир шагали по узкой, посыпанной гравием тропинке; гравий хрустел под ногами, и Диме казалось, что так могут хрустеть и его кости…
Скрипнула входная дверь, и Емельянов, ведомый офицером, оказался внутри «школы».
После небольшой прогулки Дима чувствовал себя немного получше, однако далеко не так хорошо, как хотелось бы. Но не просить же остановиться и еще подышать свежим воздухом.
Дима, пройдя через двор, не заметил ни забора, ни колючей проволоки. Но думать о побеге пока было рано: во-первых, после всего произошедшего он был еще настолько ослаблен, что не пробежал бы и ста метров, во-вторых, усташ за его спиной был вооружен — пистолет был все время наготове, а в-третьих, бежать из совершенно незнакомого города…
Куда? Надо было хотя бы определиться со сторонами света.
Эта прогулка все-таки была мучительной для Емельянова. Одно из сломанных ребер сместилось от неловкого движения и теперь мешало нормально дышать.
Долгожданный конец пути предстал в виде распахнутой двери просторного, но неуютного кабинета.
Стол, сейф, диван… Диван!
Не спрашивая разрешения — пусть хоть расстреливают здесь на месте, — Дима доковылял до дивана и сел. Пружины скрипнули и просели чуть ли не до пола.
Дима осмотрелся и с удивлением обнаружил, что в кабинете он совершенно один — сопровождавший его офицер исчез в неизвестном направлении, а хозяина кабинета пока видно не было.
А может быть, все-таки попытаться бежать?
Стекло можно разбить стулом. Потом на улицу. Возле входа в здание стоит охранник, и если повезет, сразу можно заполучить оружие. Если нет, тогда сразу за угол и ходу. Опять же, если повезет. Если не подстрелят, то добежит до какого-нибудь леса… Если добежит…
Ну, а потом?
И вновь кольнуло в боку. Да, наверняка сломано ребро… Или несколько?
Из своего жизненного опыта Дима знал, что перелом одного или нескольких ребер не так уж и страшен — если грамотно наложить повязку, то даже можно нормально и почти безболезненно передвигаться.
Однако повязки нет. А без нее нечего и рыпаться.
Ладно, побег откладывается до лучших времен.
Дверь резко отворилась, и в комнату, словно танк на полной скорости, влетел хорватский офицер. Дима видел его первый раз — такую стремительность просто невозможно было не запомнить.
Офицер, не обращая внимания на посетителя, прошел к столу, с грохотом отодвинул стул и сел. Несколько минут он просто сидел и старательно изучал свои ногти, что дало Диме возможность хорошенько его рассмотреть.
Постарше Димы. Среднего роста, широкий в плечах. На крепкой короткой шее — маленькая голова с глубоко посаженными глазками, быстро и цепко успевающими все увидеть, в общем, вид, как выражался Чернышев, «хитрожопый». Такой не свойствен полевым командирам. А скорее — штабным крысам или людям из секретных служб.
«Интересно, — подумал Дима, — а у них тут есть что-нибудь типа контрразведки? Есть, наверное. Ведь ни одна армия, ни одно государство без этого существовать не может…»
Дима с интересом разглядывал офицера. Особенно запоминались на лице хорвата неоднократно сломанный нос и два небольших розовых шрама возле подбородка.
Емельянов уже встречался с такими людьми — презрительными, холодными, расчетливыми, готовыми пойти на все ради достижения своей цели. И азартными — такие способны многим пожертвовать ради того, чтобы не проиграть, а выиграть и, главное, добить противника.
Офицер наконец оторвал взгляд от ногтей и посмотрел на Емельянова изучающим взглядом, в котором читалось одновременно и любопытство, и презрение.
— Когда я вхожу в кабинет, то надо встать, — тихо и зловеще сказал хорват.
Емельянов решил не конфликтовать и сделал попытку встать. Он уже приспособился проделывать это так, чтобы не причинять себе лишнюю боль. Однако офицеру об этом знать не следовало, и наемник изобразил на лице такую гримасу, что можно было предположить у него как минимум перелом позвоночника.
— Вы ранены? — обеспокоенно спросил офицер, неожиданно переходя на русский язык, причем почти без акцента.
— Пожалуй, да…
— Тогда приношу свои извинения, я не знал. Можете сидеть.
Дима почувствовал, что имеет дело с человеком, которому не чуждо чувство гуманизма, и решил воспользоваться моментом:
— Господин офицер, если вас не затруднит, попросите, пожалуйста, врача. У меня, кажется, сломано ребро и необходима тугая повязка.
Офицер кивнул и снял трубку телефонного аппарата. Кажется, доктора, которому звонил хозяин кабинета, на месте не оказалось. Офицер позвонил еще по нескольким номерам и наконец удовлетворенно кивнул и положил трубку.
— Доктор скоро будет, — сказал он Емельянову.
Диме стало даже интересно — откуда столько внимания к его скромной персоне со стороны вражеского офицера?
Офицер поднялся, прошелся по кабинету, изредка поглядывая на Емельянова.