Пилот мечты

А. А. уверен, что его предмет — самый главный (как уверены в этом две трети преподов), отчего ссылок на жуткую загруженность базовыми истребительными предметами не принимает и не понимает. Совсем. «Ну как же, — говорит он, — этика и есть база баз и основа основ!» А то, что за два часа активного маневрирования кадет теряет два килограмма, для него не аргумент — он это отлично знает, ибо сам такой.

Сейчас он пытает Вениамина Оршева насчет непрямых угроз. С прямыми всё ясно: концентрация боевых звездолетов и баз обеспечения в районе, гарантирующем достижение стратегических зон Объединенных Наций за один Х-переход — это уже, считай, война. У вероятного противника вскрыта мобилизация — шли ноту на высшем уровне: вы что творите, сволочи?!

Это вещи прозрачные.

А перевод промышленности на военные рельсы? А если не всей, но лишь некоторых ее сегментов? Каких?

— Всё вы, кадет Оршев, правильно рассказываете, — похвалил он и тут же сдал назад. — В деталях правильно. Главного я так и не услышал. Главное — это контекст проблемы. Поймите, война — это политика в высшем ее проявлении. Зачастую войну проигрывают задолго до ее начала, без единого выстрела. Так случалось не раз и не два в истории. В том числе, в истории России.

Глаза Горчакова подернулись нездешней дымкой и он, отступив на два шага, повлек нас за собой, в пучины отечественной старины.

— Вспомните середину XIX века и Крымскую войну, когда политика царя Николая I проиграла войну Англии и Франции. Вспомните начало XX века, когда Россия оказалась втянутой в две войны за десять лет: 1904 год — с Японией, 1914 год — с Германией и Австро-Венгрией. Игнорирование непрямых угроз в этих случаях привело к вступлению в войну на столь невыгодных условиях, что оба раза закончились катастрофой. В конце XX века Россия была мощнейшей державой в военном и экономическом планах, но, проиграв борьбу на информационном поле, едва не погибла, будучи расчлененной на несколько удельных княжеств. Воссоединение заняло три четверти XXI века! В следующих столетиях политики заигрывали с капиталом транснациональных корпораций, из-за чего практически все ключевые отрасли страны оказались банально скуплены. Результат мы все помним: мировая война, применение ядерного оружия, миллионы погибших. С учетом предыдущих ошибок, теперь мы уделяем непрямым угрозам самое пристальное внимание. Развертывание информационного наступления, массированные покупки собственности, принадлежащей стране и ее гражданам, финансовое давление, культурная экспансия, в чем бы она ни выражалась — вот признаки непрямых угроз. По отдельности — это опасные поползновения врага, требующие немедленного противодействия. Все вместе — фактическое объявление войны, на которое может быть дан жесткий силовой ответ. А сейчас поговорим о том, когда и при каких условиях этичным считается открытие военных действий без формального объявления войны…

И так два часа.

Позади осталась убойная контрольная по астрогации (которую я скатал у Оршева).

А впереди, то есть завтра, нас ждал пилот-инструктор Станислав Сергеевич Булгарин и курсовой зачет по применению бортового оружия по наземным целям при действиях в группе.

После, слава Господу, домой, на Новую Землю к белым медведям и золотым выходным дням!

До вожделенного отдыха требовалось дожить.

Да-да, дожить. Не просто сдать зачет, а именно остаться в живых. Конечно, на полигоне по нам будут стрелять из учебных имитаторов, но штурмовка наземных объектов, да еще на Титане — штука опасная. По статистике, на тысячу кадетов — семь погибших.

Даже до одного процента не дотягивает, скажете вы? А я отвечу: но как неохота очутиться по ту сторону статистического порога! Ужас!

Пролет среди скал на сверхмалой, атака с «горки», уход на сверхмалые, ретирада на низкую орбиту и атака в пикировании из космоса. На засечку и поражение цели отводятся считанные секунды, а потом — попал, не попал — изволь фигурять и сыпать ловушки, так как тебя в это время поймают в прицелы и постараются сбить.

А истребитель РОК-14 «Змей Горыныч» — машина строгая. Очень мощная, маневренная, но строгая. Любое движение штурвала он повторяет моментально до тысячных градуса. То есть на скорости побиться — элементарно.

Капитан-лейтенант Булгарин — мужик. Настоящий, понимаете ли, мужчина. Сильный, как мамонт, уверенный в себе до безобразия, знающий дело до мелочей. А оттого — придирчивый, грубый и очень требовательный.

Помню, на первом курсе, когда мы были салаги, зеленые что твой камуфляж, Булгарин объяснял нам, как забираться в истребитель.

— Вот это называется — люк. Кадет запихивает в люк себя целиком, это ясно? Вот эта херовина — рукоять задрайки. Ею кадет себя задраивает внутри ероплана. Ясно? Только рукоятью! Я запрещаю вам, идиотам, засовывать пальцы в щель, это не папин электромобиль! Люк — элемент бронирования кокпита, весит полцентнера и приводится в движение сервомотором. Люк качнулся — мотор включился, потому что флуггер любит себя герметизировать. Он ваши корявые ковырялки отрубит за полсекунды, и вы никогда не сможете дрочить, ясно?! Короче, если я увижу кого-нибудь, кто пытается закрыть люк рукой, он будет признан конченым дебилом и получит по лицу. Это ясно? Что лыбишься, ты, гвоздь беременный?

Вот в таком ключе проходили занятия у Булгарина.

На вылетах он нас драл нещадно, совершенно не обращая внимания, что перегрузки, которые он выдерживал шутя, для юноши с тонкой шеей и трогательным кадыком — адская пытка.

— Лучше я тебя, Румянцев, угроблю сейчас, — говорил он после того, как я потерял сознание в мертвой петле, — чем ты потом своими сперматозоидами заразишь половину директории! Я получу выговор, скину червонец на похороны и буду спать спокойно, потому что все хорошо: ты мертвый и ведущего в бою подставить не сможешь. Ты меня понял? Иди теперь тренируйся, конь в яблоках.

И все-таки мы любили этого человека с хамскими замашками. Замашки-то хамские, без вопросов, но он учил, и учил на совесть. Он никогда не сдавал подчиненных начальству, всегда разбирался сам, и — брал вину на себя.

Мы сидели в кубрике. Я играл в преферанс с Шишонком и Чубиным, Оршев штудировал «Статуты Орденов», Балаян курил, словом, мы расслаблялись. Мозги гудели, тела тоже гудели, глаза — как у снулых карасей. Но разойтись по койкам было невозможно. Знаете, есть такая степень усталости, когда даже заснуть не получается? Вот-вот, именно она нас и плющила.

— Мелитон, ты не мог бы не дымить? — попросил Оршев Балаяна.

— А ты не мог бы пересесть? — вяло откликнулся тот.

— Нет уж, Балаян, завязывай. Если ты не умрешь от рака легких, мы тебя когда-нибудь выкинем в космос, — это подал голос Евграф Чубин.

— Ты такой злой, потому что у тебя уже пять колес на горке. — Курильщик гаденько заржал. — Играть научись, тогда на людей кидайся.

— Восемь четвертых! — объявил Чубин. — Смотри, Балаян, доработаешься. Когда-нибудь набью твою армянскую рожу.

— Вист, — сказал Шишонок.

— Вистую, — подтвердил я. Я был добрый, никому не угрожал, и настроение было приподнятым, так как уверенно выигрывал. — Евграф, обещания твои пусты. Никому ты ничего не набьешь, потому что тебе лень вставать.

— Точно, лень, — поддакнул Балаян, закуривая новую сигарету.

Мы как раз наказали Чубина на взятку, когда прибежал староста группы Кирилл Борзин по прозвищу Клизма и погнал всех спать. Доругаться и доиграть не вышло, зато удалось относительно выспаться. Что было совсем не лишним перед зачетом у каплея Булгарина по прозвищу Лютый.

Утро выдалось то еще. Этакое пролонгированное похмелье с устатку — непременный атрибут пяти суток учебы в космосе. Башка была пустая, подташнивало — результат неполной гравитации в 0,6g, которые выдавала дейнекс-камера «Дзуйхо». А легкая пространственная дезориентация подсказывала, что, пока мы дрыхли, старенький авианосец совершил Х-переход.