Теплые рукавицы

Но что вы думаете? Не поженились мы.

Летом гостила я дома. Костя тоже приехал на побывку. Один раз собрались друзья, вина взяли, закуски — и в лес. День был жаркий. Наши парни быстро захмелели. Разбрелись с девчатами кто куда. Мы с Костей — помню, словно вчера было — пошли за ромашками. Идем лугом. Тишина. Кругом — ни души. Большой букет набрали. Я села в траву, взяла один цветок и говорю Косте:

— Сейчас погадаю, любишь или нет.

А он опустился рядом, смотрит на меня какими-то не своими глазами, даже потемнели они у него, и отвечает:

— Зачем гадать, знаешь, что люблю. Только жалости в тебе нет...

И вдруг повалил меня, целует, уговаривает: чего нам ждать, если любишь, не мучай. Мне страшно стало, отбиваюсь изо всех сил, вырвалась, вскочила. Он тоже поднялся, грозит:

— Смотри, спохватишься, да поздно.

— Нет, — говорю, — Костя, как решила, так и будет. Не могу я, не проси и не грози!

Он свое твердит:

— Не любишь. Все вы на один манер, лишь бы нашего брата к своему хвосту пришить.

Повернулся и пошел. Я упала на землю, зарыдала. Обидел он меня. Но плакала я не от обиды, а от горя, точно знала: не видать мне больше счастья.

Вскоре мы помирились. Он раньше меня уехал в Ленинград и сразу написал. Я не отвечаю. Пришла ко мне его мать. Уговаривает: мало ли что по молодости бывает. Он снова пишет: Клава, милая, прости. Я ответила — встретимся в Ленинграде, жди. Но что-то подломилось во мне, не забываю обиду. И хочу его видеть и не хочу. И люблю и не люблю. В общежитии подруги как только узнали, из-за чего мы поссорились, в один голос заладили: зря прощаешь, помучай его, пусть походит, много их таких. Одна, Зина, особенно меня настраивала. Он придет, она меня под кровать спрячет, сама откроет дверь и говорит:

— А Клавы дома нет, на спевке она.

Или звонит он по телефону, я выхожу в коридор, беру трубку, а Зина уже командует: скажи, нет тебя, на занятиях. И я голос меняю:

— Клава на занятиях.

Он удивляется.

— Какие же занятия вечером?

А я:

— Дополнительные, по неотложной медпомощи.

Так и шло. Закрутили меня совсем девчонки. Он все терпел. Подошел Новый год. У нас в техникуме бал, а Костя дежурит по училищу. Тогда-то я и познакомилась с Виктором Павловичем Крапивницким, его привел один наш преподаватель. Крапивницкий заметил меня и весь вечер не отходил. Внешность у него была неприятная: костлявый, длиннорукий, мешковатый. Как будто не стар, а плешь во всю голову. Лицо длинное, нос длинный, глаза ровно пустые. Непривлекательный. Особенно не понравилось мне его поведение. Все кланяется и просит: пожалуйста, разрешите, позвольте... Про себя рассказал: ему давно за тридцать, инженером на заводе. Квартира из трех комнат, вид на Неву, машина. И, представьте себе, так пристал, что проводил до общежития. Идем мы по набережной, и как раз снег выпал. Крапивницкий совсем меня заговорил. Я молчу, жмусь от холода, пальто на мне легкое. Да и говорить не хотелось. Иду, смотрю на реку, в том году она долго не вставала. Вода чернее дегтя. Жутко. Почему-то подумалось мне про утопленников, страшная у них смерть. Мой кавалер заметил, что я дрожу, пошли быстрее. У ворот прощаемся, он руку жмет и назначает свидание. Прихожу в комнату, девчата уже в постелях. Смеются: теперь и у Кости соперник есть. Я только рукой махнула, а Зинаида говорит:

— Ну, Клавка, не упускай случая. Пусть Константин позлится, больше ценить станет. Не мог на вечер отпроситься.

Что же, думаю, это верно. И отказывать Крапивницкому неудобно: интеллигентный все-таки человек. Он позвонил на следующий день. Вечером явился, принес конфет. Костюм на нем прекрасный. Вежлив хоть куда. Девчонки мои растаяли. А мне неловко: на что я ему, не пара! Правда, я была видная. Меня все цыганкой звали за черные глаза.

Ну раз пришел, другой, в театр сходили. И вдруг делает мне предложение. Я оторопела. «У меня, — говорю, — Виктор Павлович, жених есть».

Он подробно расспросил, кто он, жених, где служит, где живет. Удивился, когда узнал, что Костя здесь, в Ленинграде. А потом решил: «Конечно, в вашем положении трудно сделать выбор. С Костей вы связаны дружбой и обещанием. К тому же земляки. Все это чувства неплохие. Но и я вас полюбил. Даю вам небольшой срок: скажем, три дня. Подумайте над моим предложением, посоветуйтесь. Такой шаг нельзя делать опрометчиво».

Поднял воротник и ушел.

Зинаида, когда узнала, что Крапивницкий делает предложение, затвердила одно:

— И не задумывайся, выходи!

— То есть как это выходи? А Костя?

— Брось ты за своего Костю держаться, ему еще три года трубить в училище.

— У нас с Костей уговор. Он меня любит.

— Он тебя любит?! Быстро прощаешь. Вот увидишь, сядет он на тебя верхом, да погонять будет.

— Костя, — говорю, — не из таких!

Она не уступает:

— Все равны. А главное, только представь, как он злиться будет: вышла замуж, утерла ему нос. За инженера пошла! В шикарной квартире будешь жить, в интеллигентной семье...

Уговорила она меня. А что, думаю, и правда, насолю Константину. Мало он меня ценит. И обида за то, летнее, точит меня, не могу ее забыть. Прошло два месяца, и стала я Крапивницкой. Свадьбу отпраздновали скромно.

На другой же день поехала я в общежитие — будто за вещами, а на самом деле муторно мне стало, места себе не находила. Приезжаю. Девчата еще на занятиях. Ну, думаю, возьму ключ, подожду их. Смотрю, ключа нашего нет. Я обрадовалась, кто-то все же дома. Поднимаюсь наверх, открываю дверь, вижу — сидит на моей койке Костя. Кинулся ко мне, взял за руки и, не поздоровавшись, говорит:

— Клавка, родная, догадайся, зачем приехал?

Я головой покачала, а сказать ничего не могу, язык словно не мой. Только стараюсь улыбнуться.

— Клавушка, я разрешенье получил. Хоть сегодня женись. Комнату дают...

И вот, представьте себе, до самого вечера мы с ним на этой койке просидели, ревем оба. Сначала он мне не поверил, потом умолял уйти от Виктора Павловича.

— Уйди, — просит, — от него, не жить мне без тебя.

— Нет, — отвечаю, — поздно, Костя. Вчера еще не поздно было, а сегодня нельзя. Я ему жена.

Костя проводил меня домой и стал частенько заглядывать. Я не запрещала, очень уж тосковала.

Костя приходил всегда с товарищем. Посидят, поболтаем, попьем чаю, уйдут. Крапивницкий и по вечерам работал. А я, бывало, хожу одна по комнатам. Они здоровые, высокие, заставлены мебелью. Мебель — старинная, тяжелая. На окнах — темные плюшевые портьеры. Все это угнетающе действовало на меня. И ни к чему руки не лежали.

Летом мы с Виктором Павловичем ездили за город, к его родителям. Они встречали меня приветливо, но так, без души. Родители, особенно мать, были недовольны выбором сына, но старались это скрыть. Других детей у них не было, и Виктора они не только баловали, но побаивались. Как захочет, так и будет. Он-то хорошо ко мне относился, а у родителей просто на руках носил. Чувствовал, тяжело мне там и оберегал...

Видно, он полюбил меня. Чем-то я, как раньше говорили, приворожила его, сама не знаю чем.

И когда Костя погиб, он мне очень сочувствовал.

Сел около меня на кушетку, обнял и говорит:

— Мужайся, Клавдия, большая беда. Заходили здесь моряки... Костя утонул. Дело ночью было. Перевернулась шлюпка. Костя, видно, головой ударился и потерял сознание, сразу ко дну пошел...

Я вырвалась из его рук, вскочила, кричу:

— Врешь! Заживо похоронить хочешь! Говори, где Костя, что ты с ним сделал?!

Но это было правдой, и начал Костя меня мучать. Как помешанная ходила. Все думала: это я виновата, не потонул бы, когда б не я. Ночами не сплю. С тех пор бессонница у меня. Поспишь с полчаса и снова лежишь с открытыми глазами. Первые месяцы особенно тяжело было. Донимали кошмары. С утра, только встану, на глазах слезы. И все казалось мне, будто Костя ходит за мной и зовет меня тихо, чтобы Виктор Павлович не услышал.

Купаться не могла, взгляну на воду — и чудится мне Костино лицо. Виктор Павлович нянчился со мной, как с ребенком. А я его близко не подпускала. Он и по врачам меня водил и на курорты возил, а толку никакого — не оставляет меня Костя, и все тут. Как только работала тогда, не знаю. А может быть, работа меня спасла. Она требует внимания, аккуратности, точности. В аптеке сижу спокойно, но только выйду за двери, все начинается сначала...