Политтерапия

Ким Сатарин

Политтерапия

Его мягкие, свободные брюки отнюдь не казались бесформенными. Серый свитер с узором из переплетенных ветвей цветущей акации, выпущенный воротник бледно-голубой рубашки — и лицо, внушающее полнейшее к себе доверие. Политтерапевт Олжас Николаевич Касимов благожелательно смотрел на меня сквозь стекла очков в оправе-невидимке. Кабинет, выдержанный в сочетаниях синего и серого цветов, располагал к спокойной беседе. Я присел рядом с Касимовым на диван.

— Подскажите, Олжас Николаевич — я скосил глаза на приколотый к свитеру бейджик — как к Вам обращаться? К врачу можно обратиться — доктор, к судье — Ваша Честь…

— Ко мне тоже можно — доктор. У меня есть медицинское образование…

— И какая специальность?

— Психотерапия.

Я удовлетворенно кивнул. Не знаю, по адресу ли я обратился, но медицинская подготовка политтерапевта как-то успокаивала. В конце концов, мои страдания уже дошли до той степени, когда доктор казался единственной надеждой.

— А я юрист городской синагоги. Допущен к программе "Левит"…

Олжас Николаевич понимающе прикрыл глаза, слегка кивнув. Я несколько опешил. Мне-то казалось, что программа имитации еврейского присутствия известна лишь посвященным.

— … ну что вы, Александр Русланович, никакого секрета здесь нет. Все имитационные программы описаны в энциклопедиях, научных трудах, методических руководствах для политиков. Кому надо — знают, а обыватели подобных трудов не читают, ни в сети, ни в телебиблиотеке. В наши времена нет необходимости скрывать информацию, достаточно ее не рекламировать…

Ну и ладно. Знает, так и объяснять не надо, что поддержание векового баланса наличия еврейского элемента удовлетворяется при помощи вот такой программы, где специально подобранные люди становятся по жизни евреями: меняют паспорта, иногда делают пластические операции, ходят в синагогу. Финансирует все это дело брюссельский центр, так что занятые в программе не бедствуют. Но и отрабатывать приходится. Мне, как юристу, всего лишь доводится сталкиваться с презрением части коллег, да оскорблениями, а другим приходится намного хуже. И это — в терпимой России. А каково приходится участникам программы в Западной Европе, где преобладает мусульманское население?

— Дело в том, что у меня сложились личные отношения с одной из участниц программы…

Как я мог передать словами то, что сложилось между мною и Рахилью? Кем мы были друг для друга: сожителями, любовниками, просто несчастными людьми, брошенными водоворотом судьбы в объятия друг другу, и не умеющими разорвать эти то обжигающие, то постылые отношения? Мой язык был слишком беден, я не находил подходящих слов. Мои корявые объяснения, рассказ о том, как мы познакомились, никак не мог передать охвативших меня чувств.

— Я не ошибусь, если предположу, что насилие, которое пережила Рахиль, было не первым в ее жизни?

Олжас Николаевич слушал меня внимательно, но этот вопрос внезапно прервал нить моих мыслей и я смешался на мгновение, забыв, что я хотел поведать далее.

— Вы почему это предположили? Неужели в ее поведении есть что-то особенное?

— Есть. Не просто же так я догадался. Как вы думаете, Александр Русланович, почему люди вообще идут в программу "Левит"? И почему в нее не всех желающих принимают?

— Ну, как… Религиозные причины на первом месте, а потом стремление ознакомиться, влиться в еврейскую культуру.

— А вас никогда не настораживало, что в программе никак не стимулируется изучение иврита? Согласитесь со мной, что это как-то странно. Нацию определяют язык, религия и культура; кровь, как таковая, имеет куда меньшее значение. И вдруг здесь — фактический отказ от языка. Почему?

— Чтобы не стимулировать эмиграцию, — я пожал плечами, — программу же не Израиль финансирует, а Объединенная Европа. К тому же истории известны различные нации, пользующиеся одним языком: сербы, хорваты, боснийцы. А сколько народов говорит на английском?

— Но в данном случае, — оживился политтерапевт, — показательно, что настоящие евреи изо всех сил поддерживают иврит. А участники программы "Левит" продолжают говорить на родном языке, взяв при этом еврейские имена и религию.

— Ну, не все же сразу, — протянул я, ничуть не убежденный его доводами. — Имитация есть имитация, никто не ставит целью сделать из этих людей истинных евреев.

Доктор Касимов встал, пощелкал клавишами лежавшего на столе лэптопа и положил мне его на колени.

— Ознакомьтесь. Это отзывы евреев о программе "Левит". Кое-кто сравнивает ее с нацизмом.

Я глянул одним глазом и убрал компьютер с колен. Ничего нового для меня. Я знал, что у программы множество противников, и все их доводы меня ничуть не убеждали. Да, моя Рахиль не еврейка по крови и языку, но выпавшие на ее долю страдания от этого настоящими быть не перестают.

— Я, как вы понимаете, не для того их вам демонстрировал, чтобы доказывать зловредность общеевропейской программы. Может, вы согласитесь, что желание взять на себя роль веками гонимой нации у рядовых обывателей не возникнет, как их не дрессируй. Требуются определенные особенности личности.

Олжас Николаевич вновь поработал на клавиатуре, и на экране возникла фотография. Я узнал ее сразу. Стена Плача, Иерусалим.

— Не приходилось видеть воочию? — он устроил лэптоп так, чтобы я мог видеть изображение во всей его полноте.

Я качнул головой, отрицая.

— Есть, Александр Русланович, такой простенький тест. Стоит показать человеку изображение хорошо знакомого объекта и посмотреть, сколь быстро он отведет глаза. Если объект для него свят и ценен, раньше трех секунд он в сторону не посмотрит. Для вас, извините, еврейские ценности ничего не значат.

— Да я никогда и не говорил, что сам хочу стать евреем, — возразил я недоуменно.

— Стало быть, за саму идею программы болеете?

— Я болею за конкретного человека, а в программе я просто работаю. За деньги. Непонятно?

Касимов улыбнулся и сделал рукой как бы сдерживающий жест: не стоит, дескать, голос повышать из-за таких пустяков.

— Я, собственно, этого и хотел — чтобы вы определили для себя свою позицию. Вы сейчас рассуждаете с точки зрения обывателя. Она вовсе не плоха, если смотреть рационально. Обыватель отделяет себя от того дела, которым занимается, сберегает нервные клетки…

— А еще какие бывают позиции? — перебил я его достаточно невежливо.

Политтерапевт и виду не подал, что обиделся.

— Есть позиция специалиста: брать в расчет и обдумывать только тот аспект деятельности, который осуществляет лично он. Этакая односторонность — пусть все дело развалится, лишь бы мой участок работы был сделан, как надо. Есть позиция политика — заниматься всем сразу, но в самом общем виде, не вникая в частности. Зато заниматься приходится на полную катушку. Ну, еще есть позиция критикана. Эти во всем находят изъяны, недобросовестность и недальновидность.

Я пожал плечами: — А простой здравый смысл какой-либо позиции соответствует?

— Соответствовал когда-то, было дело. В те золотые времена, когда о событиях узнавали из первых уст, минуя газеты, телевидение и сеть. Тогда человек был лично знаком с теми людьми, что шили для него одежду, сапоги, готовили лекарственные снадобья, варили пиво. В те легендарные века все было настоящее: граждане, выборы, политика и идеология.

Мой собеседник даже облизнулся мечтательно, представив себе, насколько хороши были те далекие годы.

— Каждый мог судить о происходящем, опираясь лишь на собственное мнение: здравого смысла хватало, чтобы критично подойти к любому вопросу. Но золотой век здравого смысла давно миновал. Сейчас лишь специалист в рамках своих знаний способен высказать независимое суждение, но — лишь по очень узкому вопросу. Остальным приходится соглашаться с мнением большинства или доверять авторитетам. Всей жизни не хватит, чтобы стать специалистом хотя бы по десятку направлений.