Страница 19 из 21
Эта точка зрения «легла в основу американской политики непризнания»{293}. Новый госсекретарь США Б. Колби был настроен еще более радикально, чем его предшественник. В 1920 г. появилась нота Колби, в которой в частности говорилось: «… невозможно представить, что признание Советской власти поможет урегулированию ситуации в Европе, поэтому недопустимы любые сделки с советским режимом в любых рамках, в которых можно вести дискуссию о перемирии… Существующий в России режим основывается на пренебрежении принципов чести и добросовестности, обычаев и условий, на которых покоится международное право; короче говоря, на пренебрежении любых норм, на которых можно строить гармоничные и доверительные отношения государствами и людьми»{294}.
В 1920 г. Д. Кеннан предложил программу «твердого и бдительного сдерживания». «Он призывал к сдерживанию путем «умелого и неусыпного противодействия в различных, постоянно меняющихся географических и политических точках в зависимости от поворотов и маневров советской политики…»{295}. При этом Кеннан обвинил в разжигании «холодной войны» … Ленина, поскольку, по мнению Кеннана, тот считал, что: «победоносный пролетариат… поднимется против всего капиталистического мира»… Советы, таким образом, по утверждению Кеннана, распространяли «полумиф о непримиримой иностранной враждебности»[33]. Кремль обратился к политике секретности, двуличия, подозрительности и недружелюбия»{296}.
Ведущий американский политический обозреватель того времени У. Липпман развил идеи «сдерживания» Кеннана и «карантина» Вильсона, и предложил вариант изоляции СССР, который англичане стали именовать «кольцевым ограждением», «санитарным кордоном». Липпман также ввел в широкое обращение термин «холодная война»{297}. Республиканцы, пришедшие на смену демократу Вильсону, еще более воинственно отнеслись к коммунизму и обратились к политике изоляции России.
«Таким образом, — приходят к выводу американские историки Д. Дэвис и Ю. Трани, — Вильсон сам был автором первой официально провозглашенной американской доктрины холодной войны и ее первым бойцом, хотя на подобную роль вполне справедливо мог претендовать и Лансинг»{298}. К аналогичным выводам пришел и другой историк В. Хиксон: «Своими истоками первая холодная война восходит к президентству Вудро Вильсона»{299}. С ним солидарен современный американский историк Д. Фоглсонг утверждая, что именно Вильсон начал «тайную» войну. В. Уильяме считает, что холодная война стала «частью американской политики еще с 31 января 1918 года»{300}. Английский историк Д. Флеминг относил начало холодной войны к 1917 г.{301}.
Подводя итог Д. Дэвис и Ю. Трани отмечают: «… администрация Вильсона использовала тактические приёмы, аналогичные периоду холодной войны: идеологическую борьбу, шпионаж, вооруженную интервенцию, блокаду, экономическую изоляцию, отмывание денег, карантин. Не было только гонки вооружений…». Последняя при активной американской поддержке скоро — в 1930-х г. начнется в Европе, а пока:
Вице-президент Американской федерации труда М. Уолл уже в середине 1920-х, призвал к «Крестовому походу», против СССР{302}. В 1926 г. У. Черчилль выступил с программой экономической интервенции и блокады Советского Союза. В 1927 г. Англия разорвала отношения с Советской Россией. Министр иностранных дел Франции А. Бриан в 1929 г. выдвинул проект создания «Пан-Европы», предусматривавший установление «федеральных связей» между европейскими странами для решения проблем экономического сотрудничества и совместной борьбы против СССР{303}.
Но настоящая волна холодной войны поднимется только с началом индустриализации в СССР. В 1930 г. нарком иностранных дел М. Литвинов сообщал Сталину: «…Особенным цинизмом отличаются за последнее время ее (зарубежной прессы) выступления против Советского Союза. Далеко ли то время, когда образование единого антисоветского фронта, подготовка блокады интервенции, антисоветской войны объявлялись продуктом нашей чрезмерной мнительности и подозрительности. В настоящее время призывами к антисоветской войне не только пестрят газеты почти всех буржуазных стран, но ими полны выступления влиятельных политических деятелей и представителей делового мира. Об этом говорят не только в таких империалистических странах, как Англия и Франция, но и в только что допущенной в приличное империалистическое общество — Германии. Те самые люди и органы печати, которые недавно еще считали необходимым лицемерно провозглашать право народов Советского Союза на установление любой социально-политической системы, лишь бы они не пытались переносить эту систему в другие страны, теперь открыто кричат о том, что наша внутренняя политика, наши планы индустриализации и коллективизации являются достаточными причинами для нападения на нас, для войны с нами…»{304}.
С приходом Ф. Рузвельта ветер «холодной войны» подул с еще большей силой. О причинах этого сообщал советский полпред в США А. Трояновский: «Обострение внутреннего положения, стачечная волна… говорят о полевении рабочих масс, но с другой стороны, вызывают жгучую ненависть к коммунизму и Советскому Союзу не только со стороны крупной буржуазии, но также и средней и в значительной части даже мелкой… «Эксперимент» Рузвельта уподобляется советскому «эксперименту», и в связи с этим рассказываются всякие ужасы о Советском Союзе. Сторонники Рузвельта, защищаясь против этих нападок, стараются от нас отмежеваться и тоже лягают нас…»{305}.
Холодная война велась одновременно по всем направлениям, она была сущностью отношений стран Запада к Советской России. Внешние проявления этой войны разбивались на отдельные многочисленные фронты, на каждом из которых шло свое бескомпромиссное сражение. За недостатком времени приведем лишь несколько примеров отдельных сражений на разных фронтах, характеризующих общую картину той холодной войны.
Дипломатический фронт
На дипломатическом фронте главным стоял вопрос — признания. Несмотря на то, что СССР установил дипломатические отношения практически со всеми странами мира, в том числе с Францией, Англией и др., несмотря на неоднократные обращения Москвы к Вашингтону, последний упорно отказывался признать СССР. На политических картах мира в американских школах на месте Советского Союза зияло белое пятно, учителям не разрешали ничего говорить о нем, и «все потому, что под ним подразумевался Советский Союз»{306}.
Американское правительство последовательно держалось мнения, которое американский посол в России Фрэнсис высказал еще в первые дни Русской революции. Посол рекомендовал госдепартаменту, на случай прекращения мирных переговоров с Германией, установление лишь неофициальных отношений с советским правительством. Фрэнсис, более, чем послы других союзников, избегал всякого контакта с советскими властями, который хоть как то мог быть истолкован как признание{307}.
Какие же мотивы определяли позицию США в отношении непризнания СССР? В качестве обобщающего ответа можно привести слова ярого противника Советов, да и России вообще — американского историка Д. Данна: «Коммунистическое правительство России стремилось к дипломатическим отношениям с Соединенными Штатами практически с тех самых пор, как пришло к власти в 1917 г. Отношения с Соединенными Штатами представлялись ему средством предотвращения антикоммунистической коалиции капиталистических стран и мостом к молодому, мощному капиталистическому государству, которое могло предоставлять экономическую и техническую помощь Советскому Союзу по мере того, как он превращался в грозную военную и индустриальную державу. Соединенные Штаты, тем не менее, старались держаться подальше от коммунистов. Каждая американская администрация после большевистской революции 1917 г., от Вильсона до Гувера, упрямо отказывалась обмениваться послами с Советской Россией. Объяснялось это тем, что советское правительство поддерживало мировую революцию и задачу свержения американского правительства посредством Коммунистического Интернационала, или Коминтерна, подвергало открытому преследованию религию, конфисковало американскую собственность в России без компенсации, уклонялось от выплаты взятых прежними правительствами долгов у Соединенных Штатов и в целом проявляло недружелюбие, ксенофобию и скрытность»{308}.