Пират

— Это невозможно, — сказал Кливленд, — я не смогу так быстро снабдить шлюп всеми необходимыми припасами.

— Сможешь! Я позабочусь, чтобы вам доставили все, что нужно, а Кэтнесс и Гебридские острова — недалеко. Если вы захотите, то сможете уйти.

— Но почему я должен уйти? — воскликнул Кливленд. — А если я не желаю этого? ..

— Потому что твое присутствие опасно для других и тебе самому грозит гибелью. Но выслушай меня внимательно. С первого же мгновения, как я увидела тебя распростертым без чувств на песке под утесам Самборо, я прочитала в твоих чертах, что судьба твоя связана со мной и с теми, кто дорог мне; но к добру или злу — то было скрыто от моих глаз. Я помогла вернуть тебя к жизни и спасти твое имущество. Я помогла в этом тому самому юноше, которому впоследствии ты встал на дороге и уязвил его самые сокровенные чувства, оклеветав его своими россказнями.

— Как! Я оклеветал Мертона! — воскликнул Кливленд. — Бог мне свидетель, что я почти не упоминал его имени в Боро-Уестре, если только это вы имеете в виду. Коробейник Брайс, желая, как мне кажется, заручиться моим расположением, ибо он надеялся иметь от меня кое-какую выгоду, в самом деле, как я слышал, нашептал кое-что старому Магнусу, ложь или правду — не знаю, но потом это подхватила молва чуть ли не всего острова. Но сам я не думал о Мертоне как о сопернике, иначе я избрал бы более благородный путь, чтобы избавиться от него.

— Так, значит, лезвие твоего обоюдоострого кинжала, направленное в грудь безоружного юноши, и пыталось проложить этот более благородный путь? — сурово спросила Норна.

Совесть жестоко уязвила Кливленда; на мгновение он умолк, затем продолжал:

— Тут я действительно был виноват. Но он, слава Богу, поправился, и я готов дать ему удовлетворение, какого он потребует.

— Нет, Кливленд, — возразила предсказательница, — нет! Враг, в чьих руках ты служишь лишь орудием, могуч, но со мной ему не тягаться. Ты человек такого склада, который силы мрака любят избирать для исполнения своей воли: ты смел, высокомерен, тебя не страшат и не сдерживают никакие нравственные основы, вместо них тобой руководит чувство неукротимой гордыни, которое люди, подобные тебе, называют честью. Такова твоя сущность, и она определила весь твой жизненный путь — стремительный и неудержимый, кровавый и бурный. Мне, однако, ты должен будешь покориться, — закончила Норна, воздевая жезл и тем самым словно утверждая свою непреклонную волю, — да, да, хотя бы демон, который владеет тобой, появился сейчас во всем своем ужасном обличье!

Кливленд иронически улыбнулся.

— Послушай, матушка, — сказал он, — прибереги подобные речи для невежественного моряка, который просит послать ему благоприятный ветер, или для бедного рыболова, молящего об удачном улове. Я давно уже недоступен чувству страха и нисколько не суеверен. Вызывай своего демона, если таковой у тебя имеется, и пусть он встанет здесь передо мной. Тот, кто провел долгие годы среди дьяволов из плоти и крови, вряд ли оробеет, увидев бестелесного черта.

Спокойствие и безнадежная горечь этих слов своей силой и убедительностью поколебала даже порожденные болезнью иллюзии Норны.

— За кого же ты тогда меня принимаешь, — глухим и дрогнувшим голосом спросила она Кливленда, — если отрицаешь могущество, за которое я так дорого заплатила?

— Ты мудра, матушка, — ответил Кливленд, — во всяком случае, ты очень искусна, а всякое искусство — могущество. Я вижу, что ты прекрасно умеешь плыть по течению событий, но отрицаю, что ты в силах изменить это течение. Не трать поэтому слов, перечисляя различные ужасы — они меня не пугают; скажи просто: почему ты требуешь, чтобы я уехал?

— Потому что я хочу, чтобы ты не видел больше Минну, — ответила Норна, — потому что Минна предназначена тому, кого здесь зовут Мордонтом Мертоном, потому что, если ты не скроешься отсюда в течение двадцати четырех часов, тебя ожидает верная гибель. Ну вот, эти слова просты, в них нет никакого тайного смысла; отвечай же мне так же кратко и ясно.

— Хорошо; итак, говоря кратко и ясно, — ответил Кливленд, — я не покину этих островов по крайней мере до тех пор, пока еще раз не увижу Минну Тройл! И пока я жив, не достанется она твоему Мордонту!

— Послушайте только его! — воскликнула Норна. — Послушайте, с каким презрением смертный отвергает возможность продлить свое земное существование! Послушайте, как грешник, великий грешник, отказывается от срока, который судьба предоставляет ему для раскаяния, для спасения бессмертной души! Посмотрите — вот он стоит, гордо выпрямившись: как он смел, как уверен в своих молодых силах и мужестве! Даже я, никогда не знавшая слез, даже я, у которой так мало причин сожалеть о нем, чувствую, как глаза мои затуманиваются при мысли о том, во что превратится этот молодой, полный сил человек, прежде чем солнце зайдет дважды.

— Матушка, — сказал Кливленд твердо, однако с оттенком грусти, — до некоторой степени я понимаю твои угрозы: ты лучше нашего знаешь, куда идет «Альциона», и, может быть, обладаешь средствами направить ее по нашим следам, ибо должен сознаться, что ты показала удивительное умение вести подобного рода дела. Пусть даже так, но я все же не откажусь от своих намерений из-за подобной опасности. Если фрегат появится здесь — ну что же, мы сможем отойти на мелководье, где ему нас не настигнуть, а шлюпки его вряд ли сумеют захватить и отвести в открытое море наш корабль, как какую-нибудь испанскую шебеку. Да, снова поднимем мы тогда тот флаг, под которым плавали до сих пор, используем тысячу средств, которые помогали нам еще в худших случаях, и будем биться до конца, а когда люди не смогут уже более бороться — ну что же: один выстрел из пистолета в пороховой погреб, и мы умрем так же, как жили.

Кливленд кончил, и наступило гробовое молчание. Потом он снова заговорил, но гораздо более мягким тоном:

— Ты слышала мой ответ, матушка; не будем же больше спорить и расстанемся в мире. Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь на память, чтобы ты не забыла несчастного, которому оказала большую услугу: он уходит, не питая к тебе недоброго чувства, хотя ты и противишься самым заветным его желаниям. Нет, не отказывайся принять от меня такой пустяк, — продолжал он, вкладывая в руку Норны небольшую табакерку из чеканного серебра, послужившую когда-то поводом для ссоры его с Мордонтом, — не ради металла — я знаю, что ты его не ценишь, — но как память о встрече с тем, о ком долго еще будут говорить в морях, бывших свидетелями его удивительных приключений.