Пират

Пока Магнус разглагольствовал таким образом, Бренда, хотя и не одаренная столь пылким воображением, как ее сестра, но обладавшая зато более здравым житейским смыслом, обдумывала возможное влияние предстоящей встречи с Норной на здоровье Минны. В конце концов она решила переговорить с отцом наедине при первом же удобном случае, который представится во время их дальнейшего путешествия, и подробно рассказать ему все обстоятельства их ночного свидания с Норной, которое считала наряду с другими тревожными событиями, одной из причин угнетенного состояния Минны. Пусть отец сам рассудит, следует ли им ехать дальше к столь необычайной женщине и тем самым, быть может, подвергать расстроенные нервы Минны еще новому потрясению.

Но как раз, когда она пришла к подобному решению, Магнус одной рукой смахнул крошки с расшитого камзола, а другой — поднял в четвертый раз кубок разбавленного водой бренди, с важностью осушил его за успех путешествия и приказал собираться в дальнейший путь. Пока седлали пони, Бренда не без труда сумела дать понять Магнусу, что ей нужно поговорить с ним наедине. Это чрезвычайно удивило простодушного шетлендца, который в тех редких случаях, когда дело действительно требовало соблюдения тайны, мог быть нем как могила, но в обычной жизни настолько не любил скрытности, что самые важные свои дела обсуждал всегда совершенно открыто, в присутствии всей семьи, включая и челядь. Но еще больше изумился он, когда, намеренно очутившись вместе с Брендой «в кильватере», как он выразился, прочих всадников, он услышал из ее уст о ночном появлении Норны в Боро-Уестре и о тех потрясающих событиях ее жизни, о которых она поведала сестрам, к величайшему их удивлению. Долгое время он не мог произнести ни слова и ограничивался одними восклицаниями, но в конце концов разразился тысячью проклятий по адресу безумной родственницы, вздумавшей рассказать его дочерям такую ужасную повесть.

— Мне часто говорили, — произнес наконец Магнус, — что она помешанная, несмотря на всю свою мудрость и умение предсказывать погоду, но теперь, клянусь костями моего тезки-мученика, я сам начинаю этому верить. И куда нам теперь держать курс — сам не знаю, словно потерял компас. Узнай я все это раньше, еще до того, как мы двинулись в путь, я, пожалуй, остался бы дома, но когда мы заехали так далеко и Норна уже ждет нас…

— Ждет нас, отец! — воскликнула Бренда. — Но как это может быть?

— Как — не могу тебе объяснить, но та, которая знает, с какой стороны подует ветер, знает также, по какой дороге собираемся мы к ней ехать. А гнева ее вызывать не следует. Быть может, именно она наслала эту напасть на мою семью после размолвки, что произошла у нас из-за Мордонта, а если так, то в ее власти и снять чары. И она снимет их, а если нет, так я сумею ее заставить… Но сначала надо поговорить с ней по-хорошему.

Убедившись, таким образом, что они будут продолжать свое путешествие, Бренда решилась спросить у отца, правду ли рассказала им о себе Норна. Он покачал головой, с горечью пробормотал что-то и в кратких словах сообщил ей, что все, что касается ее увлечения чужестранцем и смерти отца, случайной и невольной причиной которой она оказалась, — печальная и бесспорная истина.

— Что же касается ребенка, — прибавил Магнус, — я так никогда и не узнал, что с ним сталось.

— Ребенка! — воскликнула Бренда. — Она ни слова не сказала нам о ребенке!

— Эх, отсохнул бы у меня язык, прежде чем я заикнулся об этом! Да, вижу я, что мужчине, хоть молодому, хоть старому, так же трудно скрыть что-либо от вас, женщин, как угрю остаться в своей яме, когда его ловят петлей из конского волоса: рано или поздно, а рыбак выгонит его из убежища и захлестнет поперек туловища.

— Но ребенок, ребенок, — настаивала Бренда, желавшая узнать все подробности ужасного происшествия, — что случилось с ребенком?

— Его увез, должно быть, этот негодяй Воан, — ответил Магнус, и резкость его тона доказывала, как тяжело ему говорить об этом.

— Воан? — переспросила Бренда. — Возлюбленный бедной Норны? Что это был за человек?

— Вероятно, такой же, как и все люди, — ответил старый шетлендец.

— Я, впрочем, не видел его ни разу в жизни. Он посещал в Керкуолле все больше шотландские семьи, а я держался добрых старых норвежцев. Да, если бы Норна оставалась всегда в кругу сородичей, а не водила компании со своими шотландскими знакомыми, она и не встретилась бы с Воаном и дело могло бы принять совсем другой оборот. Но тогда и я не встретил бы твоей дорогой матери, Бренда, — прибавил он, и в больших его голубых глазах сверкнула слеза, — а это лишило бы меня и краткого незабываемого счастья, и долгого-долгого горя.

— Норна не могла бы вам заменить покойную матушку и быть для вас такой же верной спутницей и подругой — так по крайней мере мне кажется, судя по тому, что я слышала, — произнесла после некоторого колебания Бренда, но Магнус, растроганный воспоминаниями о любимой жене, отвечал ей с большей мягкостью, чем она ожидала.

— В те времена, — сказал он, — я готов был жениться на Норне. Это положило бы конец старой распре и помогло бы заживить старые раны. Все наши сородичи желали этого, и в тогдашнем моем положении — ведь в то время я еще не встретился с твоей дорогой матушкой — у меня не было никаких основании противиться их советам. Не суди о Норне и обо мне по нашему теперешнему виду. Она была молода и красива, а я — резв, как горный олень, и мало думал о том, в какую гавань держать курс, ибо много их, полагал я, найдется у меня с подветренной стороны. Но Норна предпочла этого Воана, и, как я уже говорил тебе, то было, быть может, самое большое благо, которое она могла для меня сделать.

— Ах, бедная Норна! — промолвила Бренда. — Но верите ли вы, батюшка, в ту сверхъестественную силу, что она себе приписывает, в таинственное видение, в карлика, в…

Но тут Магнус, которому все эти вопросы были чрезвычайно не по душе, прервал ее:

— Я верю, Бренда, в то, во что верили мои предки, и не считаю себя умнее их. А они все верили, что человеку, которого постигло тяжкое горе, провидение открывает духовные очи и позволяет страдальцу заглянуть в будущее. Это как бы удифферентование судна — да не будут мои слова приняты за кощунство, — добавил он, почтительно коснувшись рукой своей шляпы, — но и теперь после перемещения балласта бедная Норна тяжелее загружена на нос, чем любой оркнейский ялик, вышедший на охоту за морскими собаками. На борту у нее столько горя, что оно вполне уравновешивает те дары, которые получила она вместе со своим несчастьем. Они терзают ее чело, как терзал бы терновый венец, будь он даже датской королевской короной. И ты тоже, Бренда, не старайся быть умней своих отцов. Вот Минна, еще когда была здорова, имела такое уважение ко всему, что было написано по-норвежски, словно это была папская булла, составленная на чистейшей латыни.