Страница 44 из 54
Бойцы замахали руками:
— Свой!
— Родной!
— Ребята, наш, наш ястребок!
Ястребок круто спикировал, промчался над балкой, взмыл ввысь, покачал крыльями. Он узнал нас.
От счастья у бойцов навернулись на глазах слезы. Каш ястребок! Наш!
Ястребок заложил крутой вираж и повернул на восток.
И тут случилось страшное. Со стороны солнца на ястребок кинулись два «мессершмитта». Просто удивительно, откуда они появились. Их щукообразные тела тускло сверкнули в солнечных лучах и брызнули огнём. Ястребок ловко увернулся, крутанул «мертвую петлю» и, очутившись в хвосте одного из «мессеров», влепил ему из пулеметов. «Мессер» опрокинулся кверху брюхом, задымил и повалился вниз.
— Урра!— бойцы неистово замахали руками.
И вдруг по балке пронесся вздох — у ястребка отвалилась плоскость, и он стал падать, переворачиваясь через единственное крыло.
Оставшийся «мессер» спикировал на балку, ошпарил нас из пушки и пулеметов, развернулся...
Я выглянул из балки — и увидел Катюшу, она бежала, расплескивая из каски ключевую воду.
— Катя!— Глеб рванулся, но его схватил в охапку Вилька.— Катя!..
«Мессер» прострочил перед Катей дымную строчку. Катя упала. «Мессер» вновь полоснул, промахнулся. Пока он разворачивался, Катя вскочила и бросилась бежать. В руке она все еще держала каску.
И вдруг она выронила ее. Я понял, что произошло, и похолодел от горя. Вслед за каской упала Катя. И она больше уже не поднималась.
Она лежала, а над ней носился «мессер». Он больше не стрелял. Глеб вырвался, наконец, из рук Вильки и судорожными прыжками помчался к Кате.
— Куда ты, пропадешь!— орал вслед Вилька.
Но «мессер» носился над самой головой Глеба и не стрелял. У «мессера», должно быть, кончился боезапас.
Тогда и мы выскочили из балки.
«Мессер» обдал нас ревущим ветром. Под прозрачным плексигласовым колпаком фашистский пилот грозил кожаной лапой. Вот он еще описал круг, как бы любуясь содеянным, и, рыкнув мотором, исчез.
Катя лежала лицом вниз, раскинув руки. Детские кулачки ее были плотно сжаты, на спине — огромная рваная рана, из которой хлестала кровь. Рядом сидел Глеб. Он смотрел на Катю пустыми немигающими глазами. Никто не решался заговорить с ним.
Глеб не плакал, не скрежетал зубами. Он просто сидел и смотрел на окровавленную Катину спину. Потом он, словно что-то вспомнив, перевернул ее вверх лицом. Катя тихо спала, чуть приоткрыв мягкие губы. Льняные ее волосы шевелил ветерок. Казалось, тронь ее за плечо, и она проснется.
Подошел кто-то, шепнул мне на ухо:
— Скоро трогаемся. Засек нас «мессер».
Затем пришли четверо бойцов и принялись копать землю. Глеб глянул на них.
— Давайте лопаты. Мы сами.
Бойцы отдали нам лопаты, но не уходили. Им было очень жаль Катю.
— Эх, паразит, какую красоту загубил!— сокрушенно сказал один из них.
— Ладно, ладно!— грубо оборвал его Глеб.— Возьми-ка лучше лопату у него (он кивнул на меня), видишь, что с рукой.
Я сидел и смотрел то на Катю, то на яму, которую рыли специально для нее. А Катя ничего не знала и тихо спала.
И вдруг у меня задрожали руки: я увидел золотисто-зеленую муху; она села на Катину щеку, юркнула между губ, а Катя лежала тихо-тихо.
И я весь передернулся от судорожной мысли: «Катя мертва! Она не спит, ее уже нет!»
Немного погодя Катю положили в яму, забросали землей. Комиссар сказал короткую речь:
— Отомстим, товарищи. Смерть за смерть, кровь за кровь!
Батальон двинулся в путь.
Мы шли молча. Комбат приказал нам погрузить «максим» на трофейный «оппель». Но идти все равно было невыносимо трудно — подкашивались ноги.
К нам подошел командир первой роты лейтенант Гурвич. Он долго шагал рядом с Глебом, хотел, видно, утешить его, но никак не находил подходящих слов. Глеб выручил его:
— Не надо, товаровед. Ничего не надо. Слышишь? Гурвич смутился, прошептал:
— Да-да... Ну конечно... Но... я тогда солгал, я не товаровед, я — астроном. Стыдно, знаете ли, быть астрономом на войне. Всех почему-то это смешит.
— Да, действительно, нелепо.— Глеб помолчал.— Извините, что я вас — на «ты».
— Нет-нет... я очень рад.
Гурвич потрогал ладонями рыжеватую бороду.
— Да... у нас теперь два полковых знамени... А Седых уже нет... Так-то вот.
Мы прошли еще немного, и тут послышалась команда «приставить ногу». Разведчики обнаружили двигавшуюся навстречу колонну немцев с четырьмя танками. Еще чуть погодя мы узнали, что с севера и с юга на нас движется до батальона пехоты.
Комбат приказал занять круговую оборону. Местность для обороны была аховая — ровная, поросшая чахлым кустарником, но выбирать не приходилось: сзади на нас, как выяснилось, тоже напирали немцы.
Вилька и Глеб, обливаясь потом, копали пулеметные окопчики — основной и запасный, я таскал цинки с патронами, трофейные гранаты, автоматные обоймы. Приволок также несколько банок консервов. Глеб потребовал, чтобы я принес еще консервированного компоту, но компот уже кончился.
Узнав об этом, Глеб бросил коротко:
— Проворонил, растяпа!
Меня это покоробило. После гибели Кати он еще думает о каком-то компоте! И вообще держится так, словно собираемся на прогулку. Я потихоньку сказал об этом Вильке. Он поиграл губами, вздохнул:
— Чудак-человек, ничего ты не понимаешь. Много ли навоюешь не пивши не евши? А нам здесь воевать придется... Соображать надо. Принеси-ка ведро-другое воды. Пригодится — нам и «максимке».
Я принес воду и прилег отдохнуть. Побаливала раненая рука. Вилька мастерил из гранат связки. Он делал это не спеша, тщательно. Связав телефонным проводом гранаты, он оглядывал связку со всех сторон и отчищал гранаты тряпочкой от пыли и грязи.
Глеб равнодушно смотрел на его работу и вдруг ска-зал:-
— Ты б еще и в серебряную бумажку обернул.
— И так сойдет.
Наступила тишина, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков.
— Идут,— Глеб сказал очень спокойно. Я сперва не понял, о ком это он. Оглянулся: на востоке за небольшим увалом, клубилось пыльное облачко. Через несколько минут до нас донесся тихий рокот моторов. Он нарастал, ширился, и, наконец, на гребне увала показались танки, за ними — цепи солдат.
Наш пулемет был обращен стволом на юг, в сторону горохового поля, из-за которого выглядывал скособочившийся ветряк. Мы видели, как фашистские танки, открыв огонь с дальней дистанции, покатились на батальон с востока.
Вилька потер руки, хихикнул:
— Ребята, мы совсем забыли о трофейной тридцати-семимиллиметровке. Сейчас она им вмажет.
Пушка молчала. Стрелки тоже ждали, когда фрицы подойдут ближе. А танки садили из пушек, как бешеные. Несколько снарядов разорвалось недалеко от нашего пулемета. С визгом брызнули осколки.
Вилька скривил губы.
— Пушкари называется. Лепят в белый свет...
Он не договорил. Чуть правее ветряка показались серые фигурки. Левее ветряка выползли три танка. Противно завыли мины.
Глеб оглянулся на нас:
— Если кто хоть шаг...
— Брось, Глеб,— Вилька тихонько подтолкнул его плечом, чтобы занять место первого номера.
— Нет... я сам,— Глеб стиснул рукоятки «максима». Вилька не настаивал. Он понимал: настаивать бесполезно.
Батальон сражался исступленно. Я не могу обрисовать всю картину боя, так как мое внимание было приковано к ориентирам нашего «максима». Грохот и вой обрушились на нашу оборону. Но я уже ко всему стал привыкать. Я даже не испугался, когда в окопчик с визгом влетела мина и врезалась в мягкую землю почти до самого стабилизатора, только подумал: «Чего она не рвется?»
Глеб дернул меня за шиворот. Я покорно выполз из окопчика и наблюдал, как Вилька и Глеб откатывают в сторону пулемет. Потом они вытащили из окопа связки гранат. Вилька раскулачил одну связку и швырнул гранату в окопчик. Ахнул взрыв.