Страница 20 из 54
— Куда ты исчез, Юрка?
— А вы куда?
—- Никуда. А ты куда?
Папа показал себя молодцом. У меня буквально мурашки по спине бегали — так я боялся, что он расскажет о моем позорном бегстве с вверенного мне поста. А он оказался дипломатом, помалкивал, выжидая, пока ребята выложат все. А они-то старались вовсю. Когда ударила бомба, их, как и меня, шмякнуло оземь. И они тоже_ решили, что убиты. И поэтому долго лежали, не шевелясь, и, конечно же, дрейфили отчаянно, не хуже моего! А когда поднялись — ахнули: исчез Юрка Стрельцов, разнесла его бомба в дым!
— А ты, оказывается, живой!— восхищенно крикнул Павка.
Глеб все же смотрел на меня как на привидение и недоверчиво покачивал головой. Вилька хлопал по спине и приговаривал:
— Ай, молодец! Ай, чертяка!
И тут папа показал себя просто великолепно. Он сказал:
— Юрка не только чертяка. Едва он увидел вас, растерзанных и поверженных в прах, он побежал за помощью, чтобы спасти то, что от вас осталось/Естественно, он обратился ко мне — старому солдату. Мы, правда, малость замешкались... пришлось доставлять в укрытие женщин и детей,— папа ехидно щипнул меня за руку,— новее же мы поспели вовремя. Так-то вот, аники, они же воины.
Бомбежка была странная. В небе гудело, но бомбы больше не падали. Мы выбрались из ровика, сели на скамейку. Друзья мои конфузились. Они понимали, что сплоховали. Павка нахохлился.
Едва утренний туман заволок Днепр, исчезло и нудное «Ззу-у-уз-з*у-у...»
Папа давно ушел домой, а мы все сидели. Товарищи с завистью разглядывали мое дергающееся веко, разорванную губу и расцарапанное ветками лицо.
Я ликовал.
Утром Софья Борисовна (она все-таки хорошая тетка, если бы не война) зашила мне губу, помазала йодом ссадины. Веко продолжало дергаться. Настоящая контузия! Соседские ребята ходили за мной гуртом.
В городе только и было разговоров, что о бомбежке. Старые и малые бегали смотреть на воронки, собирали осколки, судачили насчет того, что, мол, прилетел герман, а стрелять в него не из чего.
Ходили самые разноречивые слухи... Немцы выбросили парашютный десант на Хортицу... В город проникли диверсанты!.. Неизвестные в гражданском разбрасывают в щелях комки ваты с чумой и сибирской язвой.
Началась волна шпиономании, и я стал ее жертвой. Мы бродили по городу в поисках разрушений. Их оказалось до обидного мало. Говорили, правда, что угодило в плотину и затон с турбинами, но там было оцепление.
Павка предложил осмотреть район железнодорожного моста.
Возле здоровенной воронки толпились мальчишки. Спускались на дно ее, искали осколки. Мы тоже занялись делом.
Павке повезло, он подобрал фиолетово-сизый кусок стали величиной с кулак — зазубренный, с колючими коготками. Если понюхать его — пахнет кислым, вонючим.
Мы нюхали осколок долго, с наслаждением.
— Диверсант!—раздался вдруг звонкий ребячий голосок.— Дядя, смотри — диверсант.
Я оглянулся и обомлел: белесый мальчуган лет десяти показывал на меня пальцем. Усатый дядек в замасленной кепке машиниста открыл от удивления рот.
— Диверсант?!
— Диверсант, дяденька, диверсант!— заверещал сопливый Шерлок Холмс, испуганно вращая глазами. Голос его срывался от ужаса и восторга.— Смотрите, дяденька,— настоящий немец-перец-колбаса, и морда вся изодрана, это он, наверно, брякнулся, когда ночью с парашютом прыгал!..
Поднялся невообразимый галдеж. Вмиг меня обступило колышущееся кольцо. Откуда-то появились взрослые. От моста к месту происшествия бежали двое с винтовками наперевес, они словно, собирались с ходу поднять меня на штыкй.
С испугу у меня язык отнялся. И у моих друзей тоже. Павка, правда, пытался развеять подозрения, кричал: «Граждане! Успокойтесь, граждане!», но его попросту вытолкнули в сторону. Все . смотрели на меня с опаской и злобой. Руками, однако, никто не трогал, видимо, побаивались — вдруг я из штанов выхвачу гранату.
Я покосился на Вильку и Глеба — на них лица не было. Бледные, губы трясутся. Честное слово, в тот момент они здорово смахивали на настоящих фашистов. Воображаю, какой вид у меня!
Двое с винтовками — сержант и боец — наставили на меня граненые штыки, а потом уже спросили:
— Который тут диверсант, этот, что ли?
Я поразился: неужели я так похож на фашиста, что они сразу же принялись именно за меня? Могли бы ведь ткнуть штыками в Вильку или в Глеба.
А толпа бушевала. Павку отталкивали все дальше и дальше. Он беспомощно размахивал руками.
— Вот он, колбасник! Ишь рыло отъел...
— Гляди, хлопцы, небось в штаны с переляку наклал! Глазищем-то як моргае.
— Веди его до начальства...
— И дружков его за компанию. Сержант смотрел на меня, словно на заморское чудо.
Простецкие глазки его часто мигали. Молоденький боец громко сопел от волнения и усердия — острие его штыка я ощущал пупком, и от этого прикосновения хо-. лодок пробегал по всему животу. Сержант подозрительно зыркнул на Вильку и Глеба, засек и вновь стал на меня мигать. Вдруг он улыбнулся, как человек, которого осенила счастливая мысль, крикнул, словно глухому:
— Гутморген, фашист!.. Слышишь? Гутморген, тебе говорят?! Сознавайся, вражина, клади оружие.
Я продолжал стоять, как истукан.
— Не хотит!— загалдели мальчишки.
— Щоб тебе повылазило!
— Ишь будку себе отожрал...
Больше всего почему-то меня поразила реплика насчет «будки». И вовсе я ее не отожрал. Будка как будка. А общего веса мне не хватает десять кило.
— Ну так как, Гитлер швайн,— вновь заговорил сержант, мобилизовав свои познания в немецком,— что будем делать?
Сержант, по всему видать, и сам толком не знал, как ему поступить дальше. ' Глеб немного опомнился, сказал сержанту:
— Дураки вы дремучие. Комсомольцы мы, а никакие не шпионы. Видишь — орден у меня...
Лучше бы Глеб молчал. Толпа сгрудилась, замелькали кулаки, Глеб раза два схлопотал по шее.
— Ах, гады, лаются!
— В расход их... Где это видано, чтоб соплякам ордена жаловали.
— Воны тоже шпиены!.. Попались орденоносцы! Вспомнив, что у меня с собой паспорт, я потянулся к боковому карману пиджака. Толпа ахнула, отпрянула.
Взвизгнули мальчишки. Сержант и боец, как резиновые, отпрыгнули на шаг.
— Не шевелись!— закричал сержант.— На месте уложу... Руки вверх.
Мы подняли руки. Молоденький боец торопливо шарил по нашим карманам. Невесть откуда прошмыгнувший к сержанту белесый мальчуган, тот самый зловредный молокосос, признавший во мне диверсанта, пропищал:
— Этого дяденьку с орденом я знаю, в цирке видал. Он циркач, честное-честное!
— Иди, иди отсюда,— сержант махнул рукой, и мальчишка исчез. Не сержант, а иллюзионист Кио!
Теперь уже все забыли о виновнике наших несчастий.
Не найдя ничего предосудительного, сержант долго вертел в руках мой паспорт и служебное удостоверение Глеба. У Вильки документов с собой не было. Казалось, бы,— он самый подозрительный.
Ничуть. По-прежнему я находился в центре внимания.
— Вот какие мерзавцы,— рассуждали в толпе.—И паспортами нашими запасаются, и по-русски научились... Молоденькие такие, на губах молоко мамкино не пообсохло, а уже фашисты!
Мы стояли с поднятыми руками. Вид у нас был самый разнесчастный. А сержант все разглядывал, разглядывал документы...
Выручил Павка. Он бросился к сержанту.
— Товарищ командир — предложил он,— ведите гадов в органы! Там им дадут прикурить! Ишь, подлецы, повадились с самолетов прыгать. Ведите их, товарищ командир.
Хитер Павка! Командиром величает, друзей последними словами кроет. Молодец!
Нас вели через весь город. Огромная толпа шла эскортом. На нас указывали пальцами, плевались вслед, материли. Было так стыдно и обидно, что всё вокруг я видел, как сквозь красные очки.
В здании госбезопасности мы почувствовали себя куда лучше. Никто не улюлюкал, не ругался. Майор с веселыми глазами опросил свидетелей, Павку, навел по телефону справки, поблагодарил сержанта и бойца за труды, а затем сказал: