Страница 6 из 10
— Какая это тетя подарила?
Малышка тычет в меня пальцем, мычит. В глазах — страх: сейчас, сейчас отберут зайца с мишкой.
— Я ей подарила.
— Ну ладно, иди. А то, знаете, она все тащит, — оправдывается санитарка.
Девочка спасена. Опять устроилась в том углу, в коридоре, протяжно скулит, видно, беседует со своими друзьями, рассказывает им, какого только что натерпелась страху.
Эта девочка — ничья. Она — отказная. Так объяснил врач. В «Русаковке» ей прооперировали заячью губу, теперь переведут в Филатовскую — вправлять врожденный вывих бедра.
Девочка сидит на корточках, смотрит на меня из-под руки. Так на птичьем рынке смотрят звери на людей — щенки, котята, старые псы, покорно занявшие место в собачьем ряду. Эту девочку никто не избалует, так и пойдет по жизни — ничья, неизвестно по чьей прихоти оказавшаяся на свете. А где-то живут ее родители. Родители ничьего ребенка[1].
"Когда подступает отчаяние…"
Сокровенные воспоминания: «А вы помните, как я сидела у вас на коленях и лепила яблоко?!» Наде девять лет. Она живет у нас в семье, вместе со своей мамой. Маленькая, плотненькая, смуглая, с горящими черными глазами, эта девочка уже хлебнула горя — на ее коротком веку были и побои, и интернаты, и больницы. Она научилась ценить малое добро и никогда его не забывает: «А вы помните мы с мамой к вам пришли и вы подарили мне утенка». Нет, не помню ни слепленного яблока, ни утенка.
Как-то мы ехали в машине, ее затошнило. «Ты пой, и тебя не будет тошнить», — посоветовала я ей. И она покорно запела. Это было вдохновенное пение, хотя пела она какую-то дурацкую песню, но пела ее, как псалом, тихонько, хоть и брала высоко, да не было ни одного фальшивого звука. Это было молитвенное пение, а ведь ее тошнило!
Когда они поселились у нас, ее мама говорила: «Надя не умеет ни лепить, ни рисовать». Но не прошло и недели, как Надя вместе с детьми стала прекрасно лепить и рисовать. Иначе и быть не могло.
Почему я сейчас пишу о ней? Потому что скучаю. Мы с детьми — на даче, а она болеет у нас дома. И о чем бы ни думала, все время возвращаюсь мыслями к ней. Вижу, как сидит она в постели, бледненькая, с высокой температурой, и говорит: «Мне уже лучше». И улыбается какой-то удивительной улыбкой — улыбка-вспышка, на все лицо, белые зубы открыты, рот до ушей, и снова серьезный, задумчивый взгляд. Вдруг ее отдадут на продленку — не вечно же она будет жить с нами, а у нее и так ступор[2] от школы: она плачет над правилами, не понимает, почему то, что в скобках, надо складывать и умножать в первую очередь. Это — эмоциональный ступор. Ее жизнь перенасыщена переменами, она только что немного отдышалась — куда она попадет снова? Будет ли ее кто-нибудь понимать, кроме мамы?
Не все дети вызывают щемящее чувство. Но многие. Да всем не поможешь…
Сейчас поздно. Спят, наверное, дети в Русаковской больнице, спит Тема, мальчик без роду, без племени. Во сне он тяжело дышит, с хрипом и стоном.
Тетя Лена, а почему я люблю уходить из больницы, а возвращаться в нее не люблю?
Мы идем с ним в парк Сокольники, нам разрешила медицина. На нем короткие драные брюки и большие черные ботинки. Он рассказывает, что в санатории летом мальчишки «крутили любовь», а он нет. Он бегал наперегонки и выпускал стенную газету, Такой вот странный олигофрен!
Там же, в другом конце коридора, спит моя лягушечка. Отказная. Наверное, она так и спит, прижав к себе мишку с зайцем.
Мокрые от детских слез подушки — укор нашему взрослому миру, миру, где существует ничья девочка, отволакивающая игрушки в угол, как собака кость.
Какая разница между дождем и снегом?
Рядовая французская акушерка как-то заметила: если роженице заведомо отказавшейся от ребенка, тотчас после родов принести малыша, приложить к материнскому лону — уйдет мать из роддома со своим чадом. Не достанет у нее сил отречься от плоти своей.
Ни ребенка-лягушонка, ни Тему не приложили к материнскому лону. Но на Тему вышел спрос— его усыновили в два года. А в пять лет вернули в детский дом со следами тяжелых побоев. Так он в самом «чувствительном» периоде детства дважды остался без родителей.
Забитый Тема отставал в учебе. В первом классе комиссия 6-го московского психдиспансера актировала его как олигофрена с психопатическими реакциями. Так Тема попал в детский дом для умственно отсталых детей.
Я бы не узнала, что существует на свете Тема Тимофеев, когда б не Ольга Николаевна — врач-реаниматор Русаковской больницы. Находят друг друга люди, которых заботят судьбы детей. Когда-то она спасла от смерти дочь моей соседки. Тогда девочке срочно нужны были лекарства, мы их раздобыли. Оказалось, что тринадцатилетнему Теме Тимофееву понадобились те же антибиотики, и Ольга Николаевна обратилась к нам за помощью. Она сказала: «Мальчик детдомовский, надежд мало, но если получится…»
Получилось. Двадцать один день Тема был подключен к аппарату искусственного дыхания. Разумеется, теперь его судьба стала мне небезразлична. Но Ольга Николаевна не обнадеживала.
«Всё делаем», — отвечала она сухо. В том, что Ольга Николаевна «всё делает», сомнений не было. Она и дочь моей соседки спасла, будучи сама в предынфарктном состоянии. Переливала свою кровь напрямую, приходила в больницу по воскресеньям. Простой, неостепененный, ничем не прославленный доктор.
Тема выжил. Как только он задышал сам — попросил порисовать. Тогда-то Ольга Николаевна и заметила: больно уж хорошо рисует для олигофрена. И насчет психопатических реакций усомнилась: дети после такого испытания еще долго апатичны, депрессивны, а этот — в полном порядке.
Ольга Николаевна попросила меня приехать и посмотреть рисунки Темы.
Не было больше забот у врача-реаниматора! Тема поправлялся. Его перевели в 1-ю хирургию. Здесь его лечила Людмила Витальевна, из тех же неприметных докториц, чья любовь и забота спасли и отогрели не одного «безнадежного ребенка. Пока Теме везло.
Тема сразу мне понравился. Нескладный подросток, с грустными серыми глазами и неулыбчивым ртом. Но нет во взгляде ни недоверия к людям, ни малейшего признака ожесточения. Он сам показал мне рисунки, всяких «Ну, погоди!» и «Бременских музыкантов», перерисованных с пластиночных конвертов. Раскрашенных иначе, и с завидным вкусом.
— А ты сам что-нибудь можешь нарисовать?
— Нет. Мы по трафарету обводили. Потом раскрашивали.
Тема принялся за лепку. Чтобы не смущать его, я тоже пристроилась лепить. Тема действовал уверенно, как опытный мастер. На моих глазах вылепливалась настоящая рысь, рысь, крадущаяся за добычей: морда вытянута, уши торчком, она как бы идет и одновременно пластается, скрываясь от добычи.
Набежали ребята из других палат. Тема оделил каждого пластилином. Все с увлечением лепили, но Тёмины работы выделялись — пластичностью и верностью натуре. Натуре, с которой познакомился по телевизору. Тема остался доволен своей рысью. Решил подарить ее Ольге Николаевне. Спросил, пускают ли меня в реанимацию. Я пообещала передать Ольге Николаевне рысь. Тема призадумался: «А Людмиле Витальевне?»
Я предложила слепить из пластилина вазу с цветами.
— А как?
Значит, как лепить рысь, он знал. А перед пластилиновыми цветами — растерялся. Потому что дано задание. А перед любым заданием умственно неполноценным детям все разжевывают часами.
— Придумай. Ваза — это сосуд. В него наливают воду… Тема моментально вылепил вазу, пришел черед цветов. Их он тоже видел только по телевизору и на картинках. За исключением полевых. Те — видел когда-то, не помнит уже когда, на каком то поле.
Букет вышел знатный. На том и расстались. Страшно был перегружать Тему — он еще был очень слаб, кашлял, тер спину — болели пролежни.
С того дня я стала приходить к Теме. Мы подружились.
1
[1] «Беспокою вас по поводу ничейной девочки из 5 номера «Работницы». Помогите узнать ее фамилию, я хочу навещать ее в больнице, извините за нескладность». Такое письмо получила я от Полины Макаровны Калмыковой. Я позвонила ей, объяснила, что, пока этот рассказик опубликовали, девочки и след простыл. Год прошел с того дня, а то и с лишком. Спасибо доброй душе, Полине Макаровне, приемщице в прачечной, с сотни оклада она готова на десятку в месяц покупать дитю фруктов, ездить к ней, ничьей. Она-то готова, да вот малышки не сыскать!.. «Горе-то какое, — вздыхает в трубку Полина Макаровна, — если еще кто такой обнаружится, скажите, хоть чем помогу».
2
Stupor (лат.) оцепенение