Львенок

Вашека заботило одно: я должен был помочь ему добиться свидания. Трюк старый, мы уже использовали его в наши гимназические годы. Вы договариваетесь идти куда-нибудь — например, в театр — втроем, а потом один из вас — в данном случае я — не приходит. Впрочем, в тот раз мы пролетели: девица слиняла во время антракта. И вот теперь Вашек рассчитывал добиться реванша.

Свою работу я уже, можно сказать, сделал, так что имел право расслабиться. И все же я нетерпеливо оглядывал водную гладь, отыскивая черно-белое двоеточие голов, и, ломая всю тактику, прикидывал, а не отправиться ли и мне на тот берег.

В прежние годы я ради такой красавицы вскарабкался бы даже на Эверест. Пожалуй, я был способен на это еще несколько минут назад, когда лежал возле ее умопомрачительных ног и чувствовал то же, что чувствовал некогда возле таких же ножек на пляже в Костельце; впрочем, тогда мне было всего шестнадцать, и с тех пор много воды утекло. Так что стоило барышне Серебряной скрыться из виду, как я стряхнул с себя мимолетные иллюзии и осознал, что все это старо как мир, что все это уже было — не исключая и таких вот девушек, и что все это — только коллективная игра желез внутренней секреции, июльского солнца и странного обычая людей двадцатого века обнажать в специально отведенных для этого местах все то, что нельзя обнажить где-нибудь еще — а иначе вас обвинят в распущенности. Да, когда-то ради барышни Серебряной я взобрался бы по канату на Эйфелеву башню, но сейчас я поумнел и научился не терять головы. Ведь если человек теряет голову, то он обычно лишается и всего своего имущества, так что ему остаются лишь глаза — для горестного плача. А вот если сохранить голову холодной…

Разумеется, я отдавал себе отчет в том, что предаю друга — пока, впрочем, только мысленно. Но это волновало меня меньше всего. Друг — не друг. Я глядел далеко вперед и понимал, что не видать Вашеку барышни Серебряной как своих ушей.

Призыв о помощи застал меня удобно раскинувшимся на воде рядом с лодкой, в которой развалился какой-то толстяк. Еле слышно и издалека, но вполне отчетливо:

— Спасите! Спасите!

Я быстро обернулся на крик, который моментально заставил умолкнуть весь галдящий пляж. Две длинноногие девицы на деревянном водном велосипеде, радующие своими новыми бикини глаз нескольким зрителям, перестали визжать, а одна из них, потеряв равновесие, даже свалилась в реку. Вышло это у нее довольно шумно, тишина была нарушена, так что стало похоже, будто все мы смотрим какую-то трюковую комедию. Далеко впереди, на полпути к противоположному берегу, по взволновавшейся поверхности воды металась черная головка, и было видно, что ее обладательница силится с чем-то справиться. К этому месту со всех сторон устремились пловцы. Краешком глаза я заметил спасателя, снимавшего со стены своей будки бело-красный круг.

Я торопливо подплыл к лодке и забрался в нее. Толстяк изумленно приподнялся, явно намереваясь защищать свое право на сиесту, но я крикнул: «У меня друг тонет! Извините!» — и рванулся к веслам, после чего он передумал и поспешно, задницей вперед, покинул судно. Я налег на весла, и нос шлюпки яростно рассек водную гладь. Послышался плеск. Лодка ходко шла по реке.

Я оглянулся через плечо. Черная головка по-прежнему виднелась над водой, но теперь совсем рядом с ней маячила только что вынырнувшая светловолосая макушка Вашека. Я снова несколько раз ударил веслами, обогнал усердных поклонников кроля и опять глянул назад. На загорелой руке, придерживавшей подбородок Вашека, мелькнул солнечный блик. Я был уже совсем близко и маневрировал, направляя лодку к черноволосой головке.

И вот тогда-то я впервые взглянул ей в глаза. Ни разу в жизни мне не приходилось видеть таких глаз — может, это и противоречит законам анатомии, но они оказались огромными, черными и совсем без радужки. Только два черные зрачка, такие же большие и непрозрачные, как ее солнцезащитные очки, и, когда девушка из последних сил поплыла ко мне, в них заискрились отраженные волны реки. В общем, тайна ее глаз все равно осталась неразгаданной, тем более что обмен взглядами продолжался всего несколько мгновений: девушка перевернулась на спину, волоча за собой бесчувственного Вашека, чья голова покоилась на самом вожделенном месте женского тела.

Бедолага, подумал я. Надо же, сесть в такую лужу! А ведь как хвост распускал… И что характерно, даже не подозревает, на чем именно лежит сейчас его голова. А что если барышня Серебряная сжалится над ним? Вдруг у этой девушки с антрацитово-черными глазами сильно развиты материнские инстинкты… хотя поверить в это трудно.

Поверить в это было и впрямь нелегко. Нос лодки добрался до утопающего, и девушка взялась одной рукой за борт. Она не произнесла ни слова. По ее лицу текли струйки воды, а рот кривился от напряжения. И все же ее красота поражала. У нее был тот редкий тип лица, который не под силу испортить ни одной гримасе. Я наклонился и подхватил Вашека под мышки. С помощью девушки мне удалось затащить его внутрь. Потом я обернулся к ней, однако она успела уже самостоятельно змейкой скользнуть в лодку. Купальник, пропитавшийся водой, прилип к телу, и под тонкой тканью отчетливо и неприлично рисовались соски.

Она посмотрела на меня, и я торопливо отвел глаза от этих бугорков и натолкнулся взглядом на завораживающий антрацит.

— Сядете на весла? — спросила она.

— Естественно.

Я принялся грести, а она опустилась на скамейку напротив меня и опять положила голову Вашека к себе на колени. Однако долго играть приятную роль Харона мне не пришлось: к нам приблизилась лодка спасателя, который привычным движением прижал ее к нашему борту.

— Дышит? — поинтересовался он.

— Дышит, — сообщила Серебряная.

Спасатель мгновенно оценил ситуацию и предложил:

— Девушка, перелезайте ко мне. Это проще, чем перетаскивать потерпевшего. Ему нужно как можно скорее оказаться на берегу.

Серебряная нерешительно взглянула на меня. Я здорово разозлился.

— Не беспокойтесь, — сказал я спасателю. — Мы вот-вот там будем.

Он ответил мне неприятным официальным тоном:

— Не пререкайтесь. В случае опасности для жизни все отдыхающие обязаны подчиняться моим указаниям. Девушка утяжеляет лодку.

Девушка?! Вашек утяжеляет, вот кто, подумал я, но спорить не стал. Она еще раз пронзила меня своими глазищами, улыбнулась, как бы оправдываясь, пожала плечами и легко перескочила к спасателю. Тут-то все и решилось. Этот ее прыжок из одной лодки в другую, мгновение, когда ей пришлось раздвинуть стройные ноги и словно бы пригласить меня в свое прибежище наслаждений, эта таинственная улыбка таинственных антрацитовых очей… Я уже знал, чем кончится дело. Борьба была бессмысленна. Да я и не собирался бороться. Подумаешь, Вашек…

Я налег на весла и, эскортируемый спасательным судном, повез несколько уже очухавшегося доверчивого влюбленного к деревянному настилу пристани.

В будке у спасателя врач констатировал, что у Вашека была кратковременная потеря сознания, и как-то назвал это по-научному.

— Сегодня больше не купайтесь, — велел он и наставительно заметил, что нельзя бросаться в воду разгоряченным, да еще и заплывать так далеко. Высказав эти соображения (слишком уж, на мой взгляд, примитивные для специалиста широкого профиля), он испарился, оставив нас вдвоем, и мне пришла в голову высоконаучная мысль, что обморок Вашека явился исполнением его подсознательного желания избежать той ситуации, выйти из которой победителем это плавучее сонмище комплексов даже не надеялось. Теперь же все прояснилось: так как обольстить барышню Серебряную Вашеку не удастся, то и терзаться больше не стоит. Он старался, как мог, однако vis major[2] в виде судороги сердечной мышцы…

Ну вот, так и есть. Вашек горестно произнес:

— Я по уши в дерьме.

— Глупости, — возразил я. — Такое с каждым может случиться.

— Но случилось-то именно со мной.

— Не глупи! Ничего особенного не произошло. Да, она вытащила тебя из воды. Ну, так отнесись к этому с юмором. Может, эта история вас… — я подыскивал слово, осознавая, что любое будет фальшивым, и охотно принимая растерянность своего друга за подтверждение того факта, что Вашек уже выработал твердую линию дальнейшего поведения с барышней Серебряной и что даже если я сравняюсь по красноречию с Геббельсом, он меня все равно не послушает, — … сблизит, — закончил я свое оригинальное высказывание и выглянул в окно.