Страница 2 из 7
* * *
– Скользкий! Скользкий!
Арнольд выбирался из сна, будто всплывал со дна пруда, когда тяжёлая вода сопротивляется, вяжет по рукам и ногам, не желая отпускать добычу. Над ним маячило на фоне голубого утреннего неба круглое, как блин, лицо Дока Харрисона: грустные чайного цвета глаза, пухлые, выпяченные губы, опасно нависающий над ними крупнокалиберный нос. Чёрные густые брови, трагическими скобками поднимающиеся к намечавшимся залысинам, производили впечатление тяжёлой депрессии. Впечатление не было вовсе уж ложным. Харрисон был оптимистичным нытиком, вечно утверждавшим: всё будет хорошо — однако столь неуверенным тоном, что создавал и у окружающих, и у самого себя убеждения, прямо противоположные искомым. Он был приставуч, зануден, но противоестественным образом мил и популярен. Его любили, предпочитая притом не общаться. Однако Арни давно путешествовал с Харрисоном и привык, притёрся. В конце концов, он и сам — отнюдь не подарок.
– Скользкий, дорогой, пора, – снова позвал Док уже спокойнее: было видно, что объект, в общем и целом, жив, очнулся, хотя ещё не совсем очухался.
Харрисон, бывший интеллигентный человек со стажем, выглядел помятым и даже несколько пожёванным, будто провёл ночь на садовой скамейке. Собственно так оно и было. Да и сам Арнольд смотрелся никак не лучше. И то, что скамейка имела подогрев, автоматически принимала очертания сидящего (лежащего) на ней тела и была покрыта модным многослойным ворсом, ничего существенно не меняло.
– Всё, – сказал он, встряхнув по-собачьи головой. – Проснулся уже.
– Снова то же самое, ара? – сочувственно поинтересовался Док.
– А ты думал? Римляне какие-то, греки ли… А говорят по-нашему. По крайней мере, понятно каждое слово. Тоги, сандалии, пьянки – античность долбанная. Жена эта опять же. Сучка.
– Ты бы про жён… это… поосторожнее, джан, – насупился Док.
Где-то там, в бесконечности пространства и времени, если верить Доку, его ждала и беззаветно любила утерянная вторая половина. Он утверждал, что регулярно видится с ней и имеет сытные обеды и страстные ночи, но учитывая вид его костюма – бывшего, как и хозяин – общее физическое состояние и, главное, аромат, последнее было более чем сомнительно. Впрочем, обсуждать больную тему не следовало.
– Так я и не обо всех жёнах, а исключительно о мегере из сна. Твоя супруга тут вовсе не при делах. Даже моя бывшая… Но эту, римскую я бы убил нафиг. Впрочем, проехали! – Арнольд злобно пнул двояковогнутую жестянку, неосторожно выглянувшую из-под слоя пыли, и ушиб ногу.
– Мои пилюли принимал, ара? – спросил Док.
– Синенькие – да, а от красных меня плющит. Но не помогло, как понимаешь.
Док развёл руками: мол, сам знаешь, я не доктор, а ветеринар. Да и то в прошлом, когда зверей ещё требовалось лечить.
Мимо прополз эритянин, задевая затейливыми затылочными щупальцами верхушки деревьев. Как обычно, его проход сопровождали едва слышимые звуки «Венского вальса» (Док некогда атрибутировал – Арнольд в меломанах и в прежние-то времена не состоял).
– Этих я не люблю больше всего, – мрачно сказал Скользкий.
– За что, джан? – удивился Док. – Они же мухи не обидят. Добродушные, как… морские свинки.
– Вот именно за это. Что безвредные. Такой у них хитрый замысел, понимаешь, чтобы их не боялись. А их надо ненавидеть! Переделали тут всё подчистую, понимаешь, столовки эти бесплатные со всяким дерьмом в тюбиках пооткрывали. А из чего сделана эта дрянь, известно? А, может, она потихоньку нас переделывает в рабов? Или в домашних животных? В свинок. На подсознательном уровне. Землю у нас отняли, волки позорные!..
– Погоди, – возразил рассудительный Док. – Во-первых, не всю планету, а только нашу территорию. За границей, насколько я знаю, их нет. Во-вторых, ты же, ара ахпер джан, сам, кажется, из этих… из первопродавцев. Хвастался же, что Мавзолей им ещё тогда толкнул.
Арнольд знал, что Харрисон прав. Первых Чужих (помнится, с Альдебарана) взяли в оборот как раз они трое с Рябым и очкариком… как там его?.. Конечно, Рябой Жан-Клод тогда ещё был не Жаном и не Клодом, а вовсе Васей Кононовым, и вначале их троица не замышляла ничего плохого, искренне желая пообщаться с экзотическими гостями. Собственно, сразу же, как только те вырвались из-под круглосуточного надзора соответствующей организации и вышли в народ. А вот когда выяснилось, что Чужие – никакие не учёные, а так… туристы… и что они легко башляют в любой валюте – тут и покатилось. Очкастый предложил им ГУМ почти ради шутки – повелись. Народ прослышал, конечно, у нас это недолго (наверняка Васька… Жан-Клод голопузый… проболтался под кайфом), и к концу месяца всё стоящее в столице было продано по три-четыре раза. И, главное, пришельцы так легко ко всему относились, конфликты разных собственников одного объекта как-то между собой перетирали – никаких тебе разборок со стрельбой. Однако купленное считали окончательно своим, и никакие народные суды были им не указ. Незаметно оказалось, что по рукам ходят миллионы долларов, но купить на них нечего, поскольку почитай вся ценная недвижимость продана-перепродана пришельцам, а вот бутерброд с паршивым ливером стоит лимон мёртвых президентов – и то если повезёт. Между прочим, бесплатных столовых тогда ещё не было, так что пришлось туго. Порой одни грибы-ягоды спасали. И грабёж военных складов, конечно, но те сначала требовалось отыскать.
А потом подвалили другие инопланетяне, что-то сделали с пространством, из-за чего любое расстояние можно было преодолеть буквально за пару минут – но только в пределах горячо любимой державы, чтобы ни дна ей, ни покрышки! И все они, ловкачи и махинаторы, оказались лохами, запертыми в большой такой клетке в одну седьмую суши, ночующими по подвалам да под кустами – благо, зимы тоже отменили. Потом много ещё чего произошло, привычный мир рухнул, и из обломков вместо Панова Сергея Яковлевича, удачно женатого перспективного менеджера крупной косметической компании и дружелюбного парня, выполз на карачках Скользкий Арнольд, бессемейный деловой человек, а фактически – бомж. Не без помощи окружающих сограждан дошёл до такого состояния, конечно, варианты пару раз открывались, вроде, однако оказались сплошным кидаловом. Но обиды давно стёрлись, горечь испарилась, и ненависти он ни к кому не испытывал. Кроме долбанных Чужих, из-за которых всё… всё...
Пространство резко разъехалось в стороны, как штаны, на которых дёрнули книзу молнию, и из прорехи явился Крутой Сильвестр в неизменных расклешённых джинсах на подтяжках и грязной тельняшке.
– Парни, – объявил он, лучезарно оскаля двадцать три кривых зуба, – я работу надыбал.
Работа степенно вышагивала рядом, одутловатая и по виду не то чтобы шибко трезвая, вся сплошь в посконном и домотканом. За ней плелась измученная скудным бытом лошадёнка, кое-как запряжённая в тарантас.
Криво выкроенное и уродливо сшитое одеяние мордоворота производило впечатление прочности и домовитости. Впечатление было ложным – патры предпочитали любовь к Отчизне физическому труду и по каждой необходимости нанимали бичей, расплачиваясь ими же произведённой натурой: хлебом, салом, овощами, самогоном. Неплохо, по сравнению со жратвой из тюбиков. Да и не приходилось особенно привередничать — выбор вариантов был небогатый. Могли, впрочем, и кинуть либо пристукнуть по-тихому – всякое случалось. Зато патры ненавидели любые механизмы, почитая их бесовским западническим наваждением, и потому работы у них вечно было полно. А иначе пришлось бы наниматься в прислужники к пришельцам, на что Скользкий никогда бы не пошёл. Пока что…
Конечно, можно было и вовсе не утруждаться ввиду наличия инопланетянских столовок, но не всем по вкусу приходился горький хлеб лишенцев – хоть и не особенно горький, честно говоря, скорее, даже сладкий, но пища непривычного цвета и вкуса пришлась не по нраву не одному лишь Скользкому… патриотизм опять же, чувство собственного достоинства, присущее каждому второму бомжу…