Страница 3 из 135
— Это называется у вас оксфордской логикой? — спросил незнакомец, который уже бросил поводья и подходил к двери гостиницы, где его встретили весьма объемистые очертания фигуры самого Джайлса Гозлинга.
— Вы толкуете о логике, господин гость? — сказал хозяин. — Ну что ж, тогда отсюда следует прямой вывод:
Дай торбу коню,
Мне — вина, и к огню!
— Аминь! Говорю это от чистого сердца, добрейший хозяин, — ответил незнакомец. — Давай-ка сюда кварту своего лучшего Канарского вина и любезно помоги мне его распить.
— Ну, сэр путешественнике вами и впрямь что-то приключилось, ежели вы призываете на помощь хозяина, чтобы расхлебать кварту хереса. Вот будь это целый галлон, вам, пожалуй, понадобилась бы моя помощь, и при этом вы могли бы все-таки считать себя изрядным пьянчугой,
— Не бойся за меня, — возразил гость. — Я выполню свой долг, как оно и подобает человеку, очутившемуся в пяти милях от Оксфорда. Ибо я вернулся с полей Марса совсем не для того, чтобы уронить свое достоинство в глазах последователей Минервы.
Пока он это говорил, хозяин с видом сердечного радушия провел гостя в большую низкую комнату, где несколько человек сидели, разбившись на небольшие группы, — одни пили, другие играли в карты, третьи беседовали между собой, а остальные, кому дела предписывали на следующее утро встать пораньше, уже заканчивали свой ужин и советовались с управителем о том, как им лучше разместиться на ночлег.
Прибытие незнакомца привлекло к нему, как всегда это бывает, всеобщее и довольно небрежное внимание, из коего воспоследовали такие выводы. Гость был один из тех, кто, будучи статными и не столь уж уродливыми, тем не менее так далеки от подлинной красоты, что то ли из-за выражения лица, или тона голоса; или походки и манер, в общем, не вызывают особого желания находиться в их обществе. Говорил незнакомец смело, но не очень откровенно, и казалось, что он настойчиво и как можно скорее хочет добиться какой-то степени внимания и уважения, и боится, что ему откажут в ней, если он немедленно не докажет своих прав на нее. Одет он был в дорожный плащ, из-под которого виднелась красивая короткая куртка с кружевами, стянутая кожаным поясом, за который были заткнуты меч и пара пистолетов.
— Вы захватили в дорогу, сэр, все необходимое, — сказал хозяин, поглядывая на оружие. Он поставил на стол слегка подогретое испанское белое сухое вино, заказанное путешественником.
— Да, хозяин. Я убедился в полезности этих предметов, когда мне угрожала опасность. Я не расстаюсь, как ваши современные вельможи, со своей свитой в ту минуту, когда она мне уже не нужна.
— Ах, вот оно что, сэр! — заметил Джайлс Гозлинг. — Вы, стало быть, из Нидерландов, из страны пик и мушкетов?
— Я был наверху и внизу, друг мой, на всех просторах и широтах, далеко и близко. Но я подымаю за твое здоровье стакан твоего винца. Налей-ка и себе стаканчик за мое здоровье, и если оно не достигает превосходной степени, все-таки выпей то, что изготовил сам.
— Не достигает превосходной степени? — воскликнул Джайлс Гозлинг, опустошая стакан и причмокивая губами с невыразимым удовольствием. — Я не знаю ничего более превосходного, и, сколько мне известно, такого вина нет даже и в Вэнтри, в «Трех журавлях». Но если вы найдете лучшее вино в Хересе или на Канарских островах, пусть никогда в жизни я не прикоснусь больше ни к кружке, ни к денежке. Вот, гляньте-ка на свет, и вы увидите, как маленькие пылинки пляшут в золотистой влаге, как в солнечном луче. Но лучше наливать вино десятерым мужикам, чем одному путешественнику. А что, разве вино вашей милости не по вкусу?
— Винцо недурное, хозяин, да и приятное. Но ежели хочешь знать, что такое настоящее вино, так пей его там, где растет виноград. Поверь, что испанцы слишком умны, чтобы посылать сюда самые душистые лозы. Да и это, которое ты считаешь высшим букетом, где-нибудь в Ла-Корунье или в порту святой Марии расценивалось, поди, просто как стакан дерьма. Изволь-ка поездить, хозяин, по белу свету, и тогда познаешь глубокие тайны бочек и кружек.
— Право же, синьор гость, — ответил Джайлс Гозлинг, — если бы я отправился путешествовать только потому, что был недоволен тем, что могу раздобыть у себя на родине, я свалял бы большого дурака. А кроме того, смею вас уверить, есть уйма олухов, которые воротят нос от хорошего вина, а сами всю жизнь торчат в дыму и туманах старой Англии. А поэтому да здравствует мой собственный очаг!
— Это вы так раскидываете своим слабым умишком, хозяин, — возразил незнакомец. — Ручаюсь, что ваши сограждане не придерживаются столь низменного образа мыслей. Среди вас, как я полагаю, есть храбрецы, которые проделали морской поход в Виргинию или по крайней мере побывали в Нидерландах. А ну-ка, побарабаньте дубинкой по своей памяти. Разве у вас в чужих краях нет друзей, о которых вам приятно было бы получить весточку?
— У меня, по правде сказать, нет, сэр, — ответил хозяин, — с той поры как кутилу Робина из Драйсендфорда ухлопали при осаде Брилля. Черт бы побрал тот мушкет, из которого вылетела пуля, ведь более веселого парня у меня за кружкой в полночь никогда не бывало! Но он умер и погребен, и я не знаю больше ни солдата, ни путешественника (а они все товарищи солдату), за которого я бы дал хоть очищенное от кожуры яблочко.
— Вот уж это странно, клянусь мессой. Как! Столько наших английских храбрецов в чужих краях, а вы, особа, по-видимому, здесь значительная, и не имеете среди них ни друга, ни родственника?
— Ну, уж если говорить о родственниках, — ответил Гозлинг, — то есть у меня один такой непутевый родственничек, который уехал отсюда в последний год царствования королевы Марии. Да уж пусть он лучше бы погиб, чем нашелся.
— Не надо так говорить, друг мой, если за последнее время вы не слыхали о нем ничего худого. Многие дикие жеребята превращались потом в благородных коней. А как его зовут, позвольте узнать?
— Майкл Лэмборн, — ответил хозяин «Черного медведя», — это сын моей сестры, да только мало радости вспоминать его имя и родство с ним.
— Майкл Лэмборн! — повторил незнакомец, словно стараясь что-то припомнить. — Позвольте, а не родственник ли вы некоему Майклу Лэмборну, доблестному воину, который так отличился при осаде Венло, что граф Мориц лично благодарил его перед строем всей армии? Говорили, что он английский солдат и не очень знатного рода.
— Вряд ли это был мой племянник, — заметил Джайлс Гозлинг, — ибо тот был не храбрее куропатки на все, что угодно, кроме разных пакостей.
— Ну, знаете ли, многие обретают храбрость на войне, — возразил незнакомец.
— Может быть, и так, — ответил хозяин, — но мне думается, что наш Майкл скорее потеряет там и те крохи храбрости, которые у него вообще когда-то были.
— Майкл Лэмборн, которого я знал, — продолжал путешественник, — всем был хорош: всегда веселый, одет с иголочки, а уж премиленьких девчонок он высматривал прямо-таки с ястребиной зоркостью.
— А наш Майкл, — возразил хозяин, — ходил с видом собаки, которой привязали на хвост бутылку, и носил такую куртку, что каждый лоскут ее словно прощался со всеми остальными.
— Ну, знаете ли, на войне легко подобрать себе превосходное обмундирование, — ответил гость.
— Наш Майк, — сказал хозяин, — скорее подберет себе одежду в лавке старьевщика, стоит только хозяину на минутку отвернуться. А что касается ястребиной зоркости, о которой вы упомянули, то она всегда была направлена на мои плохо лежавшие ложки. Он был подручным буфетчика в этом благословенном доме целую четверть года, и если бы он прожил тут у меня еще три месяца, со всеми своими обсчетами, обманами, ошибками и облапошиваниями, то я преспокойно мог бы снять свою вывеску, запереть на замок дом и отдать ключ на хранение дьяволу.
— Да, но все-таки вы бы малость опечалились, — продолжал путешественник, — если бы я уведомил вас, что беднягу Майка Лэмборна убили, когда он, ведя за собой в атаку свой полк, брал укрепление под Маастрихтом?