Импортный свидетель (сборник)

Мы с комбайнером прошли сквозь строй жаждущих.

— Ты чего, Колька, с начальством теперь ходишь запчасти выбивать? — послышались за нашей спиной насмешливые выкрики.

Это, кажется, про меня. Неужели я похож на начальство?

Мы распахнули дверь. В комнате за письменным столом сидел круглый человек и вытирал пот со лба…

— Вам чего, граждане? Видите, у меня посетитель, я занят!

Действительно, перед столом заведующего стоял сникший человек и держал в руках громоздкий железный предмет. Но я все же ответил:

— Хотим, чтобы выполнили ваши обязательства.

— А вы кто такой будете? — спросил толстяк за столом.

— Прокурор района Нестеров.

Человек, стоявший у стола, вздрогнул и положил на стол тяжелую деталь. А толстяк вскочил, долго изучал подслеповатыми глазами мое удостоверение и наконец произнес:

— Заведующий базой Мухин. А что случилось, товарищ прокурор? И без передышки, почему-то теперь заикаясь, добавил: — Правильно. П-полуэктова арестовали, он мне весь коллектив развалил, никак порядок не наведу… Вот видите, украденные распредвалы возвращаем на базу. По этому поводу хотели бы собрание п-про-вести, сейчас даже можно, в-вы не выступите на нем?

— Позвольте, — запротестовал посетитель. — Как это, возвращаете? Это я, я сам принес распредвал, по собственной инициативе, купив его, между прочим, за двести рублей у жуликов. Но откуда мне было знать, что он с нашей базы? — И он вышел из комнаты.

«Удобная логика… А если б не с нашей базы?» — подумал я, а вслух сказал заведующему:

— О том, выступлю ли я, решим позже. По-моему, негоже в рабочее время собраниями забавляться. Когда хлеб убирать думаете?

Николай, комбайнер, хотел было уйти, но я задержал его за руку.

— Останьтесь, тезка.

Он присел на стул. Заведующий строго посмотрел на комбайнера — тот явно мешал ему — и, снизив голос, еще раз спросил неуверенно:

— Чем же тогда могу быть полезен?

— Товарищ Мухин, вы через вашего сотрудника, ну, того, загорелого, что на крыльце, только что отказали рабочим в запчастях. На каком основании?

— Экономим, товарищ Нестеров.

— Экономия — это похвально, но только тогда, когда исправны машины, а они ведь исправны, судя по вашим отчетам? Весь двор, коридор и кабинет завешаны диаграммами и плакатами о выполнении плана. Вам что же, наплевать на собственное слово или вы не понимаете, что невыполненное обещание деморализует коллектив? Именно ваше невыполненное слово, а вовсе не единичный случай с Полуэктовым. Кстати, случай с Полуэктовым стал возможен под вашим «чутким» руководством…

— Вот что я вам скажу: они, — Мухин показал на Николая, — работать не умеют с машинами, переломали все, что с таким трудом было отремонтировано.

Николай вскочил, но я остановил его.

И как бы в подтверждение того, что Мухин говорит попросту неправду, дверь отворилась, и вошел специалист, который только что на крыльце говорил рабочим, что запчастей нет.

— Девятый комбайн уже встал за сегодня, — бодро-весело доложил он.

Мухин вспотел, скрипнул зубами. Ему ничего не оставалось, как представить нас друг другу. Я пригласил заведующего и главного инженера Петровичева — так представил его Мухин — совершить небольшую прогулку по предприятию. К нашей группе присоединились по моей просьбе все рабочие, ждавшие запчастей.

Перед кучей лома возник маленький митинг.

— Товарищи, с сегодняшнего дня поборы отменяются, — сказал я. — Запасные части будете получать в установленном порядке. Сегодня я обнаружил нарушение закона, существующее, видимо, не первый день. В этом есть и моя вина. Но ведь и ваша вина в этом немалая. Никто из вас не сообщил о том, что у вас такое творится. Мы в своей работе опираемся на общественность. Защита закона и прав граждан — наша общая задача. Помните это.

Рабочие зашумели разом.

— А теперь прошу ответить: сколько вы платили за запчасти и кому именно?

Все вдруг замолчали.

— Подскажу вам. Канистра масла стоит рубль — это в цехе горючего, — наугад «блеснул» я своей осведомленностью, но не попал.

— Неправда, — раздался чей-то негромкий голос, — с меня трешку брали.

И тут рабочих прорвало:

— За переходничок червонец отдавали.

— Что там переходничок, их хоть в продаже нет, а тромблер в магазине семь рублей стоит и здесь тоже семь. Выходит, что мы вроде как для своих личных машин покупаем.

Я не успевал записывать…

Кстати, все, кому нужны были запчасти, получили их. Даже сальники, не говоря уже о переходниках.

Было уже поздно встречать моего старшего следователя, но зато — не знаю, будет ли он мне благодарен, — я нашел ему хорошую работу… И по-моему, неплохо провел день.

Возвращался прежней дорогой. Тот комбайн, который казался мне одиноким раненым зверем, теперь выглядел мощным фрегатом, идущим в кильватер за другими машинами и режущим желтые волны созревшего хлеба.

Долго он виделся мне в зеркальце «газика», пока не исчез, захлестнутый золотым валом набежавшей пшеницы.

Я сидел в прокуратуре, вдруг дверь открылась, и вошли сразу пять человек. Тут же зазвонил телефон, и я немного растерялся — брать трубку или принимать делегацию.

— Алло, здравствуй, Николай Константинович, депутат Масленников беспокоит.

Депутату Масленникову повода называть меня на «ты» я не давал. Мы оба стали депутатами не так давно и еще ни разу не встречались.

— Здравствуйте, чем обязан?

— Понимаешь, прокурор, — упорно фамильярничал Масленников, — там работяги на меня бочку катят, жаловаться к тебе пошли. Ты уж как-нибудь их утихомирь. Это такая пьянь, а как премии лишишь — жалуются. Добро?

Положил трубку. Передо мной стояли пять человек, видимо, те самые, пришедшие жаловаться. Я встал:

— Присаживайтесь, товарищи, чем могу?..

Говорить начал пожилой рабочий. Он рассказал о положении дел на хлебозаводе, где работает директором Масленников, который мне только что звонил. Говорил о том, как нарушается контроль и учет, о том, что на хлебозаводе масса отходов, которых быть не должно, сказал, что юрист завода покрывает все безобразия. И что за критику директор лишает премий… Неплохо бы, мол, издать закон, написать в Москву…

Я перебил, наверное, зря. Не вовремя решил напомнить, что законодательство у нас хорошее, просто его надо с умом применять и строго выполнять.

Эта моя тривиальная реплика остановила рабочих. Разговора не получилось. Мне бы бежать на хлебозавод с проверкой, а я, что греха таить, озадаченный звонком Масленникова да еще и тем, что недавно завод получил переходящее знамя, сыграл чинушу.

Рабочие поднялись, стали прощаться.

— Напишите мне заявление, — сказал я.

Тот пожилой рабочий посмотрел на меня с иронией, но ничего не сказал. Как же я был себе противен в эту минуту! Я был похож на того пародийного прокурора, каких иногда показывают в плохих фильмах. Я оскорблялся, когда видел их на экране, но теперь убедился — очень похож.

Попытался себя оправдать: не я же давал заводу знамя, в области тоже сидят не простачки. «Да, но ведь ты прокурор, — шептала совесть, — ты должен стоять на страже справедливости. Как ты будешь смотреть в глаза людям?..»

В аппарате прокуратуры республики особых сложностей не было. Там все регламентировано, всегда скажут, куда пойти, что и как делать. А здесь — один на один с людьми. Ты для них и закон, и совесть. Твои ответы повторяют, на них ссылаются. Смотрят, какой у тебя галстук, как ты одет, как часто ездишь на такси, есть ли у тебя машина, какая у тебя жена.

Секретарь Таня положила мне на стол конверт со штампом «Литературной газеты». Взял его в руки. Повеяло московским духом. Еще бы! Я, бывало, частенько звонил в редакцию по служебным делам, а иногда и заходил туда. Ведь «Литературка» публикует довольно много материалов, связанных с работой правоохранительных органов. Я был лично знаком с некоторыми работниками этой редакции, даже опубликовал там однажды заметку.