Страница 34 из 125
Вечером Голубочек случайно встретил Нестерова.
— Ничего не получается, Николай Константинович.
— Что, нет убийства?
— Да нет фактически.
— Как это фактически?
— Да там дамочку какую-то ограбили, она вроде скончалась от испуга. Ну, словом, не наше это дело.
— Не наших дел не бывает, Голубочек, но это не суть важно, а насчет испуга… У женщин сил больше, чем у мужчин, эмоций тоже. Это доказано наукой. Так что перед нами чрезвычайный случай, чтобы женщина умерла от испуга. Молодая?
— Молодая, судя по описаниям.
— Странно. Не в службу, а в дружбу узнайте, от испуга ли? А вскрытие было? Если от испуга, я из Москвы патологоанатома вызову; чрезвычайно любопытный случай. Скажете, а?
— Скажу, но что же делать?
— Подумаем завтра с утра на свежую голову, ладно?
— А сейчас вы заняты?
— Когда Медведеву было сорок, я в последний раз был на его дне рождения, сегодня ему сорок восемь.
— Хорошая дата! А посему счастливо повеселиться… Наверное, вы правы, кто-то очень дорожит убийцей, не убрали же его… Николай Константинович, мне почему-то кажется, что убитая — сестра Цусеева, ну та дама, которую вы вчера допрашивали.
19
Утром, только-только проснувшись, Нестеров вздрогнул почему-то от телефонного звонка, снял трубку и услышал бесстрастный голос Медведева:
— Сообщает МВД республики: только что арестовали убийцу сестры Цусеева, признался сразу во всем. Впрочем, может, врет.
Первое, о чем попросил преступник, в сопровождении оперативников входя в кабинет Нестерова и оценив, видимо, что в допросе принимает участие товарищ из Москвы, — это довольно рискованно и грубо, — предложил «лимон» только за то, что его дело будет рассматривать не Верховный суд РСФСР, а Верховный суд республики.
— Что такое лимон? — Нестеров повернулся к Медведеву, пожелавшему присутствовать при допросе. Он не знал местных жаргонизмов.
— Это миллион, — кивнул тот, как будто речь шла о двадцати рублях.
Нестеров во все глаза смотрел на Медведева. Медведев был бесстрастен.
— А ты знаешь, на чем мы его застукали? — спросил вдруг Медведев. — На том, что он пальчики убитой — имеются в виду отпечатки ее рук — переносил на предметы, могущие со временем стать орудием преступления. На ножи и тому подобное. И знаешь для чего? Чтобы совершать дальнейшие преступления руками убитой. Остроумно?.. Это же полное алиби.
20
Московский следователь, занимавшийся делом убийства Назарова, возвращался в столицу.
Уже в самолете он прочитал документ, переданный ему Медведевым. Им, как он уже это знал от заместителя министра, оказалось письмо погибшего от рук бандитов Назарова секретарю городского комитета партии, в котором Назаров очень подробно рассматривал ситуацию, сложившуюся в республике. Это письмо он рискнул отправить и сообщал в нем, что едет в Прокуратуру СССР заявить об имеющихся у него фактах нарушения социалистической законности.
Секретарь горкома получил письмо и тотчас дал указание прокурору республики пригласить Назарова по возвращении, чтобы решить поставленный им вопрос по существу.
А тут это уголовное дело, связанное со смертью Назарова.
«Неужели, — думал следователь, — и туда пролезли мерзавцы и дали знать в Москву своим преступным коллегам, чтобы те остановили Назарова любым путем?»
21
В Москве следователь решил действовать таким образом, чтобы пройти по следам Назарова. Едва он начал делать это, как следы привели его в Прокуратуру СССР, в приемную. И там уже девушка Наташа, дежурная, которая записывает на прием к прокурорам, опознала на фото Назарова и сообщила нашему следователю еще, что некий работник милиции тут же, в приемной шепнул ей, что Назаров сбежал из сумасшедшего дома, даже показал об этом документ, и после этого повел Назарова на улицу, кстати, с помощью других граждан. Назарова и работника милиции ждала во дворе какая-то машина. Дежурный сержант тоже видел эту машину, но номера не запомнил.
Лицо милиционера, который увел Назарова, девушка не запомнила, да это и не свойственно девушкам — запоминать лицо, тем более у человека в форме. Помнит только, что, когда он нагнулся и развернул перед ней справку из сумасшедшего дома, ноготь большого пальца был у этого милиционера словно бы разрублен вдоль.
…В тот же день в МВД республики на имя Медведева ушла шифрованная телеграмма…
22
Было это полгода назад. Как-то Евгений Васильевич Любушкин сидел дома и пил чай. За окнами квартиры шумел большой город, а в стеклах отражалась такая хорошая погода, что она вовсе не вязалась с отвратительным настроением. Рядом с Евгением Васильевичем в глубоком кресле сидела девушка с заплаканными глазами и смотрела в яркое окно. Евгений Васильевич продолжал пить чай, а девушка, всхлипывая, требовала, чтобы он признался.
Но Любушкину, респектабельному человеку, в сущности, признаваться-то было не в чем. Он любил сидящую перед ним девушку, любил так, как не любил никого и ничего в жизни, но он был человеком долга и вот именно сегодня, когда настал наконец кульминационный момент для объяснения, вынужден был уезжать в далекую и опасную командировку и оставить свою возлюбленную.
— Ну скажи, скажи мне, что у тебя за работа такая, что именно теперь, — она снова заплакала, — именно теперь мы должны расстаться?
Любушкин смотрел на девушку, гладил ее по волосам, по мокрому лицу.
— Радость моя, — говорил он, — я скоро вернусь.
Девушка заплакала еще горше.
— Ты мне будешь писать? — спросила она.
— Нет, — честно признался он.
— У тебя есть кто-то еще?
— У меня нет в этом мире никого, кроме тебя, пойми это и на всю жизнь запомни, слышишь, на всю жизнь. Я не знаю, когда я вернусь, может быть, через полгода, а может быть, и раньше, будешь жить здесь, в этой моей, нашей квартире, ты будешь здесь хозяйничать, чтобы, когда я вернусь, сразу бы почувствовал, что ты у меня есть. Ты обещаешь мне жить здесь?
— Обещаю, — не сразу ответила она.
И Любушкин ушел, как уходили когда-то на фронт любящие и любимые мужчины…
Ушел рано-рано утром.
После его ухода девушка понежилась еще немного и приподнялась. С удивлением и некоторым испугом она оглядела комнату, вдруг вспомнила: она жена, прожившая с мужем всего-то месяц и теперь оставшаяся одна, без него, неизвестно насколько и почему. Главное, даже штампа в паспорте нету. Не успели.
Впрочем, вскоре она отогнала неприятные мысли, умылась, оделась и принялась… скучать. За полгода ухаживаний она не раз задавалась вопросом, чем занимается ее обожатель, и каждый раз фантазия рисовала ей новые видения.
Она про него знала только, что он детдомовец, как и она, у них обоих было страшно обостренное чувство справедливости, оба были сентиментальны — сошлись и решили не расставаться. Нашли друг друга, и вдруг — на тебе — он куда-то уехал, но ведь оставил и деньги, и ключи от квартиры. Но не миллионер же он, чтобы оставлять деньги и квартиру, когда хочет «навострить лыжи»?
Девушка принялась рассматривать книжный шкаф — нет ли там чего-нибудь интересного. Интересного не было. Все какие-то книги по психологии. Одна была даже непонятная — «Психология преступности».
Девушка прочитала первую фразу и, захлопнув книгу, снова расстроилась, но потом взяла себя в руки и открыла другую: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая несчастлива по-своему». Книга была зачитана, обложки у нее не было, и девушка, подумав, что «вроде и не читала», уселась поудобнее в кресло и погрузилась в чтение.
А в это время ее любимый Женя Любушкин, загримированный под рецидивиста Пернатого, вступал в исправительно-трудовую колонию строгого режима — в третий отряд. Зная особые законы зеков, Пернатый, за которым только что затворилась дверь камеры, оглядел одиннадцать своих новых соседей-осужденных. Смотрел на них долго, пока один из молодых не спросил?