Страница 6 из 30
— Ух, какая у вас тут спираль!
Разговор шел общий.
Васька Волков. Это у нас еще подпраздник, а праздник завтра будет.
Поштеннов. Верно. Завтра Ивана Крестителя. И раньше никогда не работали.
Дарья. В нашем корпусе девушки только потому и бунтовать согласны, что завтра праздник.
Анисимыч. Надо им объяснить, что завтра, если не работают, так это не Ивана Крестителя, а Ивана Дурака праздник, что за ум, наконец, дурак берется.
Григорий. Правильно.
Марья. Наши бабы говорят, ничего из вашего бунта не выйдет. Морозов-то колдун и фабрика у него заколдована: все разоряются, а у него все барыш.
Васька Волков. Вот мы его завтра расколдуем.
Лука. Колдовство его простое: губернатор куплен, судьи куплены, полиция куплена. Зато он и говорит: «В моем кармане воз голов, да воз денег — деньги перетянут».
Колотушкин. Как бы у нас неприятности не вышли с ним.
Шпрынка. Ничего не поделаешь: надо бунт делать.
Лука. Озоровать не надо. Станков не портить, товара не рвать. Слышите, мальцы?
Батан. Нам что атаман прикажет, то и будем делать.
Лука. Какой атаман?
Приклей. А вот, не видишь — Ванюшка сидит. Он у нас за Стеньку Разина. Слово скажет — от стекол одни звезды останутся.
Вальян. А кто еще тебе велел стекла-то бить?
Мордан. Зимой нешто можно стекла бить? Летом, — другое дело.
Григорий. Правильно.
Воплина. Уж я, милые, не знаю, что и будет. Я, как все. Куда народ, туда и я: праздновать — и я праздновать, бунтовать — и я бунтовать. Хучь бы и стекла бить.
Лука. Ничего бить не надо.
Анисимыч. Народ озлобился.
Васька Волков. Дирекцию попугать придется али не надо?
Лука. И так испугаются.
Воплина. Ну, Дианов в новости, а про Шорина все говорят: аспид.
Серьга Кривой. Что вы, бабы, заладили: аспид, аспид. Строгий человек, больше ничего. Он что любит? Порядок, устройство, правило. А у нас какое устройство? Какое правило? Ему все равно, что гайка, что человек.
5. Скипидарец
Шпрынка. Шорин, говорят, такую машину теперь выдумывает, чтобы мальчиков на фабрике не было. Машина всё сама будет делать: и присучивать, и шпульки снимать, и початки менять, и основу заводить.
Серьга Кривой. Потом и до ткачей дойдет дело: заправит станок и пошел без конца куски выкидывать. Американцы!
Чугунов. Если б ты понимал механику, не звонил бы зря. Никакая машина без машиниста итти не может. Верно, делаем мы в нашей мастерской новую каретку к ткацкому станку, Шорина выдумка: автомат с челноками.
Мордан. Куда ж мальчикам итти?
Анисимыч. В школу пойдешь. Не на фабрике, а в школе учиться надо.
Шпрынка. Нешто учиться, — прокормишься. Ну, я у папаньки один, а вон у Приклея сам-шесть.
Лука. Мы того и хотим, чтоб работник мог на жалование содержать семейство, а не посылать ребят на фабрику, где мучают да до срока в гроб вгоняют.
Мордан. Дело слышу. А то вот меня взять: мне Севцов говорит: учись, из тебя рисовальный мастер выйдет. А у меня на харчи не хватает, про одёжу не говорю. Где взять мне на бумагу, краску, карандаш?
Приклей. Помнишь, дяденька Анисимыч, как Мордан на воротах полицейского крючка с пузом написал — а внизу: «Мое пузо! Не тронь».
Куклимов. Так-так-так. Лучше бы, ребята, начальство не трогать. Конечно, пузо. А лучше не трогать. А то вон Анисимыч начнет про царя такое, что оглядываешься, откуда несет.
Шпрынка. Говорить всё можно. Говори, да оглядывайся — нет ли где фискала, а то сейчас «Тю-тю», заберут.
Сухотин. Откуда ты взял «заберут»? Фискалы от царя за тем и посылаются: слушать, что народ говорит — нет ли утеснения от начальства, и прямо его императорскому величеству докладывают.
Лука. Нет, это, друзья, не так. Мы в Питере тоже так думали. А как стали хватать в кутузку, на кого фискал пальцем покажет, поняли.
Шпрынка. Фискалов бить безо всяких.
Приклей. А что, братцы, Шорин не фискал?
Куклимов. Ишь, парнишка, охотится как.
Сухотин. Начнете фискалов бить, а разойдетесь — и всех, кого надо. Выйдет не бунт, а грабеж да разбой.
За разговором от пирога одни крошки остались, а в четверти — на донышке.
Анисимыч. Что же, братцы, пора и в трактир, народ сбивать. Ну-ка, животики мои, дуй по казармам, чтобы народ шел на Пески. Да и мы туда пойдем.
Мальчики побежали исполнять поручение.
Волков. Постой, Анисимыч, спеть надо. Споем ту новую, что меня учил про «Утёс».
Анисимыч. Ну что ж, споем.
Они вдвоем с Лукой запели, Волков подхватил:
Есть на Волге Утёс. Диким мохом оброс
он с боков от подножья до края,
и стоит сотни лет, только мохом одет,
ни заботы, ни горя не зная…
Все примолкли, слушая новую песню. Пригорюнились бабы. Воплина слезу пустила.
— Братцы! Песня-то какая, — взволнованно говорил Волков, — сердце рвет. Забрался б я на эту гору и загрехмел с самой вершинки. Чугунов! Чего насупился? Неужто слесаря завтра к нам не пристанут?
— У нас дело особое.
— Чудак! Общее у нас всех дело: один за всех, все за одного.
Спев песню, все пошли за Клязьму на Пески. Дорогою Лука отвел в сторону Анисимыча и сказал ему:
— Не зря ты их перекаливаешь? Смотри, Васька-то дрожит, когда песню поет.
— Без скипидарцу нельзя.
— Гляди.
На реке ткачей догнал Шпрынка.
— Анисимыч, чего мы дознались. Батану Маметка, татарин с конного двора, сказывал, будто Гаранин к себе торфмейстера призывал, чтобы завтра он своих мужиков с кирками около нового корпуса поставил. Ты как думаешь, Гаранин не фискал?
— Нет. Не фискал, а похуже.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1. Зашуровали
В ночь на седьмое[3] в мальчьей артели угомонились рано. Но во всю ночь то там, то здесь на нарах с подушки подымалась голова и, свешиваясь, заглядывала в окна. Через окна в казарму смотрели синие звезды, безмолвно переговариваясь между собою мерцанием лучей. Небо было черно. И на нем ясно выделялась выбеленная, почернелая сверху от копоти, пятнадцатисаженная труба паровой.
Приклей долго с вечера приставал к Мордану: расскажи, да расскажи сказку, пока тот не пригрозил ему, стукнув по затылку:
— Загну залазки, заместо сказки.
Приклей примолк. Таясь покурил, пробовал рассказать самому себе сказку про то, как мыши кота хоронили — нескладно выходит. Мордан это у «студента» перенял говорить складно:
— Складно, ладно, дно — вот то-то и оно, — обрадовался Приклей попрактиковаться: — так и у меня выйдет, в роде того, как «студент» в казарме про Стеньку Разина читал…
Приклей заглянул в окно: из трубы черной полосой стелется дым. Приклей толкнул Мордана в бок:
— Мордан! Шуруют! Вставай!..
— Погоди маленько, дай сон доглядеть…
— Доглядывай, потом мне расскажешь. Только смотри скорей: скоро взбудят…
В паровой под топками котлов уже гудело пламя: к пяти часам утра надо нагнать пару сорок пять фунтов[4]. В открытые настежь ворота котельной въезжали вереницей дровни с торфом, и возчики татары сваливали у пышущих жаром топок кучи коричневых, неровных кирпичей… Кочегары длинными железными кочергами шевелили топливо в печи. По ночам тянул мороз; в лицо и грудь бил жар; одеженка на кочегарах была рваная и замасленная; кочегары были злы.
— Эй, князья, шевели, вали, — крикнул старший кочегар татарам — сегодня вас бить будут…
— Зачем бить? Не нада бить — ты работай, наши тоже работай…