Страница 7 из 44
— И папочка, — добавил Синкфилд. — Он тоже не страдал от нехватки денег. Я бы не стал возражать, если б моя жена подарила мне миллион долларов. Не стал бы, будьте уверены. Вы не женаты, так?
— Уже нет.
— Считайте, что вам повезло, — он помолчал, вероятно, подумал о своей семейной жизни. — Догадайтесь, что подарила мать Каролин Эймс на двадцать первый день рождения?
— Миллион долларов.
Синкфилд, надо отметить, удивился.
— Вы, значит, кой-чего наковыряли?
— Конечно, я же собираю материал.
— Миллион положен на ее счет в банке. И до тридцати лет она может снимать только проценты. Как вы думаете, сколько набежит за год?
— Точно не знаю. Не меньше шестидесяти тысяч. Возможно, даже семьдесят пять.
— Тяжелая жизнь, не так ли? Шестьдесят тысяч долларов в год. Одному-то человеку.
— Я бы не отказался проверить, возможно ли это.
Синкфилд нахмурился.
— Старина Сайз, должно быть, неплохо вам платит. Зарабатывает он прилично.
— Мое жалование и близко не лежит с шестьюдесятью тысячами.
— Вы получаете половину?
— Меньше половины.
Синкфилд перестал хмуриться. От моих слов настроение у него улучшилось. Похоже, он даже решил, что может проявить великодушие, поскольку мои доходы не шибко отличались от его.
— В ее квартире мы нашли кое-что интересное.
— Что именно?
— Завещание. Не так-то часто двадцатидвухлетние пишут завещания. В двадцать два года думаешь, что будешь жить вечно, и еще пару недель.
— А много среди ваших знакомых двадцатилетних, у которых на счету лежит миллион долларов?
— Не много, — признал он. — Скорее, ни одного.
— Когда она его написала? — спросил я.
Синкфилд кивнул.
— В этом, возможно, что-то есть. Три недели тому назад.
— Кому она оставила деньги?
— Экс-сенатору. Своему отцу.
— Значит, один подозреваемый у нас есть.
— А не пора ли вам домой, — огрызнулся Синкфилд.
Глава 6
Разгоревшуюся ссору я бы оценил шестью баллами по шкале Лукаса для измерения силы семейного конфликта. Может, даже и семью.
Началось все вечером, когда, вернувшись домой, я допустил ошибку, рассказав Саре об интересном происшествии на Коннектикут-авеню, участником которого я чуть было не стал.
Она поначалу встревожилась, так встревожилась, что настояла на том, чтобы мы немедленно поднялись в спальню, где бы она могла утешить меня известным ей способом. Я не устоял, и мы сорок пять минут утешали и успокаивали друг друга в постели.
А вот потом вспыхнула ссора. Она набирала силу с каждым выпитым «мартини» и произнесенным Уолтером Кронкайтом словом, достигла пика за обедом (отбивные, овощной салат, тушеная морковь), а к вечеру тлела угольками отдельных реплик. К завтраку (сваренные вкрутую яйца, недожаренная ветчина, пересушенный гренок) мы оборвали все каналы общения, за исключением шуршания газеты да шарахания чашки об стол.
— Хорошо, — первым пошел на попятную я. — Я сожалею о том, что меня едва не убили. Приношу свои извинения.
Мартин Рутефорд Хилл, заметив, что мы вспомнили о существовании языка, включился в разговор.
— Хара соун плок, — возможно, он сказал «плог».
— Ты мог бы хотя бы позвонить и сказать, что с тобой все в порядке.
На мгновение я попытался воспринять ее лотку.
— Извини. В следующий раз я всенепременно позвоню.
— Что значит, в следующий раз? За этим, выходит, ты поступил к Сайзу? Соглашаясь на эту работу, ты говорил, что она позволит тебе чаще бывать дома. За прошедшие три недели ты оставался дома два дня. А остальное время провел или в Джорджии, или в Пентагоне с этим безумным майором.
Безумного майора звали Карл Соммерс. Военный историк, он писал докторскую диссертацию, в которой сравнивал операции джи-ай на черном рынке Европы в последний период Второй мировой войны с аналогичными операциями, имевшими место в разгаре войны во Вьетнаме. Выводы у него получались очень любопытные. По завершению исследований он намеревался написать по материалам диссертации книгу, уйти в отставку и составить мне компанию на историческом факультете того самого колледжа, где остановилось время. Сара полагала майора безумным, потому что каждый день он ходил на работу и обратно пешком (десять миль в один конец), не ел ничего, кроме постного мяса и прессованного творога, а по субботам надевал рыжий парик и бродил по Джорджтауну в поисках малолеток. Свои мужские достоинства майор Соммерс мог проявить только с четырнадцати- или пятнадцатилетними девчушками. Он говорил, что его это тревожит, но не настолько, чтобы обращаться к помощи специалистов. Совсем недавно майору стукнуло тридцать шесть.
Я улыбнулся Саре.
— В Пентагоне я нашел все, что хотел. Так что теперь буду проводить дома гораздо больше времени.
— Я не хочу, чтобы ты думал, будто я какая-то безмозглая курица-наседка, но, когда ты сказал, что тебя едва не убили, я заволновалась. Испугалась за тебя. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. А потом рассердилась. И ничего не могла с собой поделать. Ужасно рассердилась.
— Понятно, — кивнул я. — Давай об этом забудем.
Она пристально посмотрела на меня.
— Тебе это нравится?
— Что?
— Копаться в грязи. И чем более вонючая эта грязь, тем большее ты получаешь удовольствие. А людские извращения просто завораживают тебя. И в своем деле ты большой дока. Иногда это меня тревожит.
— Я всего лишь историк.
Сара кивнула.
— Кажется, я знаю, где бы ты действительно хотел работать.
— Где?
— В аду. Ты бы прыгал от радости, получив у дьявола место историка.
Штаб-квартира лоббистской фирмы, называемой «Баггер организейшн», размещалась в старом особняке на Кью-стрит, к западу от Коннектикут-авеню, аккурат между прибежищем кришнаитов и клиникой, в которой четверо докторов лечили от запоев самых влиятельных алкоголиков Вашингтона.
Особняк этот, трехэтажный, из красного кирпича, с подвалом, попал в поле зрения Исторического общества округа Колумбии, благодаря чему его не снесли, дабы освободить место для еще одной автостоянки. Как выяснилось, президент Хардинг на какое-то время поселил в нем свою любовницу, прежде чем нашел для нее более скромные апартаменты в доме 2311 по Коннектикут-авеню.
Я расплатился с шофером такси, вошел в крошечный вестибюль и нажал на черную кнопку над табличкой со словом «Звонок» и стал ждать, что за этим последует.
— Кто здесь? — мгновением позже спросил суровый голос.
— Декатар Лукас.
— Входите, — и тут же зажужжал электрический привод замка.
Ручки на двери я не обнаружил, а потому просто толкнул ее. Дверь не шелохнулась и я позвонил вновь.
— Толкайте сильнее, — посоветовал мне все тот же голос. Я толкнул сильнее и дверь распахнулась. Я постучал по ней, чтобы убедиться, что сделана она из толстого стального листа. Моя догадка подтвердилась.
Я вошел в большой холл, сразу отметив, что стены отделаны панелями из светлого дуба. Справа витая лестница уходила на второй этаж. Слева за столом сидела миловидная молодая женщина.
— Мистер Лукас? — она ослепительно улыбнулась.
— Да.
— Пройдите через эту дверь в кабинет мистера Каттера.
Она указала на дверь за спиной. Едва я вошел в просторный кабинет, невысокий мужчина поспешил мне навстречу, протягивая руку.
— Я Джонни Каттер, мистер Лукас, — я пожал его руку, крепкую и жесткую.
— Добрый день, мистер Каттер.
— Присядьте, пожалуйста. Полковник вот-вот закончит телефонный разговор, а я, если вы не возражаете, подпишу несколько писем.
Я не возражал. Сел в кожаное кресло, а Каттер проследовал за письменный стол. Сидя, он напоминал крупную, мускулистую жабу, охраняющую покой спящего принца. Я наблюдал, как он подписывает письма. Делал он это не спеша, с расстановкой, даже улыбаясь. Похоже, ему нравилась собственная подпись.
Я огляделся. Несмотря на стол из красного дерева, добротную кожаную мебель, толстые восточные ковры, уюта здесь было не больше, чем в казарме. Я, однако, не видел в этом ничего удивительного, поскольку Каттер прослужил в армии двадцать лет, последние десять в чине сержант-майора.