Карта Талсы

Это, думал я, собирая папку, я умею хорошо.

Дорожка перед домом Чейза в шесть часов летнего вечера излучала жар, а дверной молоток чуть не плавился. Все оказалось вообще не таким, как в моей памяти. Ожидая, я вообразил, что Чейз выйдет из самой глубины дома, и из-за двери покажется его сонное, но любопытное лицо. Но дверь открыла дама – мама Чейза. Она оказалась намного моложе моей. Волосы у нее были очень сильно натянуты и завязаны на затылке. Она чуть не насмешливо хлопала глазами, изучая мой пакет. Но, может, она была тронута.

– Знаешь ли, Эдриен тут не живет.

– Но вы могли бы проследить, чтобы он до нее дошел?

Я ждал три дня. В пятницу она мне позвонила.

– Какие планы на сегодня?

Эдриен хотела, чтобы через два часа я подъехал за ней к небоскребу Букера.

Мне пришлось уточнить у мамы, где это именно.

Но спрашивать было не обязательно – небоскреб Букеров, как я и надеялся, был тем крутым, с терракотовым фасадом, стекляшками и резьбой, взбегающей вверх, подобно усикам молнии. Швейцар посмотрел на меня с недоверием. Я пришел в своей любимой поношенной футболке. Я сел на скамейку и расправил спину. Лифт не издавал ни звука, но я все равно ждал появления Эдриен: мне хотелось продемонстрировать швейцару, как мало он разбирается в этом мире, что существуют люди, которые одеваются как я, но все равно живут в этом доме – двери лифта открылись, и из него вышла она, в небесно-голубом платье. Она протянула мне свою обнаженную руку, смутив меня, и помогла подняться. Швейцар посмотрел на меня, словно спрашивая: «Ты хоть понимаешь?»

Атмосфера вечера чем-то напоминала выпускной – я в центре города с нарядной девушкой.

– Мы идем в «Звезды», – объявила Эдриен. – Надо ехать на машине. Знаешь, где это?

Она объяснила мне, что это гей-бар.

– Не волнуйся, тебя там хорошо примут.

Дорога, продуваемая всеми ветрами, грохотала под колесами, не способствуя беседе, а городские огни притихли, улицы были как будто посыпаны ими, зрелище впечатляло. Я почти ничего не мог сказать. В следующий раз, подумал я про себя, надо брать с собой выпивку. Эдриен подцепила кончиком пальца замок бардачка и повернула, словно ключом. Ни разу за все лето у меня не возникло ощущения, что Эдриен волнует вопрос денег, то, что у меня их нет. Но меня это беспокоило. Моя машина казалась слишком неубедительной для такой девушки.

– Талса похожа на город-призрак, – сказал я.

– А Элгин ты видел?

– Улицу?

– Нет, это настоящий город-призрак. В Канзасе. Тебе следует туда съездить. Там есть брошенный киоск с газировкой, дома без дверей, в которые прямо можно заходить, – Эдриен была знакома со сторожем, местным пенсионером, который летом занимался тем, что косил газоны в Элгине.

– А ты знаешь, что такое Элгин изначально? Мраморы Элгина. Их сняли со стен в Акрополе. Это, наверное, и есть самый настоящий город-призрак. Думаю, что Элгин в Канзасе точно назван в его честь. Но это ладно. Центр у нас просто мертвый.

Опыт прошлого научил меня жаловаться на Талсу: все мы это делаем. Но у Эдриен мои слова о том, что центр мертв, не вызвали энтузиазма.

– Я тут живу, знаешь ли, – может, она просто ради забавы сделала вид, что обиделась. Но следующие пять минут я мог лишь бросать взгляды на ее отражение в лобовом стекле: может, Эдриен думала о том, что совершила большую ошибку, не знаю.

Я еще ни разу не ходил в гей-бар. В Бостоне или Нью-Йорке я бы пошел, это было бы моей обязанностью как человека, свободного от предрассудков. Но в местном мне делать было нечего. Я считал, что гей-бары в Талсе – это просто фикция, какие-нибудь чересчур пидорские заведеньица, которые лишь позиционируют себя как гей-бары. С розовыми стенами, ирландским кружевом и слишком манерными посетителями. В общем, пощечина, а не «свидание».

Мы ехали в сторону аэропорта, Эдриен указала на торговый центр, стоявший через дорогу от погрузочной площадки «РедЭкса». На оштукатуренной стене светились три неоновые звездочки, имитирующие шерифские значки. Мы вошли: пахло искусственным дымом. Эдриен уселась за столик и попросила два фирменных. Мы оказались прямо посреди танцующих, народ на выложенной плиткой платформе уже выстраивался для линейного танца. Интерьер казался довольно беспорядочным – в баре висела рождественская гирлянда с крупными лампочками, в каждом углу танцпола стояли искусственные пальмы, диджейский уголок был забит плюшевыми игрушками. Настроение на танцполе было праздничное: мужчины повизгивали и размахивали руками, словно собираясь бросить лассо.

– Потрясающая дешевка, – высказался я.

– Нет, тут здорово.

Эдриен встала и задергала ногами; без ремня ей не за что было зацепиться пальцами, так что она прижимала накрахмаленную юбку платья спереди, а она оттопыривалась сзади. Эдриен принялась хлопать в ладоши. Я был поражен, насколько легко эта девушка приспосабливается к любой обстановке. Я ни за что не смог бы с ней тягаться. И сразу же за ней весь ряд закрутил плечами, все повернулись вокруг своей оси и захлопали. Некоторые из ковбоев казались чересчур осмотрительными и подавленными, они слишком зацикливались на своих движениях. А кто-то как на парад вышел. Девушка с меньшим чувством собственного достоинства в такой звездный момент непременно начала бы улыбаться всем мужчинам, но Эдриен была явной аристократкой – она просто-напросто знала, как подобает себя вести. Проглотив свой коктейль (синего цвета), я, наконец, тоже вышел на танцпол, она посторонилась, освободив мне место, – и тут такое началось! Эдриен энергично двигала ногами. Я попытался изобразить лунную походку, отбивал чечетку, кружился. Я подумал о Чейзе: она ему изменяет? Мы тут, потому что Эдриен от него скрывается? Мы встретились тайно? Или нарочито очевидно? Или, может, она скрывалась от меня? В баре не было больше ни одной разнополой пары.

Такой самоконтроль был мне незнаком: локти слишком широко не растопыривать, хлопать в такт, смотреть, куда наступаю. Кружиться лишь в ограниченном пространстве. Я учился у мужчин, наблюдая за ними. Для них эта тренировка в контроле над своим телом что-то означала. Они казались измученными заботами, кроткими, как будто за неделю произошло много неприятного. Так что и сейчас нетрудно было держать себя в руках.

Эдриен среди них казалась опасной. Она была женщиной. С невозмутимым лицом. Пушок на ее руках поблескивал в свете переливающихся разными цветами прожекторов. Когда линия танца распалась, она подкупила всех завсегдатаев, начав щелкать пальцами, подмигивать им (или смеяться) и выделывать всякие широкие движения, а я пытался соответствовать, я старался держать одну руку за спиной, как матадор, и делать строгое лицо. А потом срывался, как безумный. Один как будто погрозил мне пальцем и прокричал: «Высуни язык!» – но я уверен, что ослышался.

Потом мы пошли на заправку за кофе. Я как сейчас вижу Эдриен на каблуках, она выносит кофе на освещенную площадку – куб света под навесом «Тексако». Я поставил машину задом к шумозащитному экрану, стук каблуков Эдриен звучал, как в пустом зале. Сидя в машине, я улыбнулся ей через стекло, она ответила. В каждой руке она держала по стаканчику кофе.

Мы сидели в машине лицом к заправке. На шоссе за спиной скулили тягачи, и каждый раз казалось, что сейчас они врежутся прямо в нас – они приближались с пронзительным визгом, а потом, бурча, уезжали в ночь. И так все время, что мы там сидели.

– Он ждет, когда мы начнем целоваться, – сказала Эдриен. На нас из своей будки смотрел работник заправки. Гадал, наверное, вдруг мы Бонни и Клайд и сейчас его убьем.

Я откашлялся.

– А мы разве не собираемся?

Эдриен перевела взгляд на меня. Потом, наконец, ответила.

– За это ты зарабатываешь очко, – и стремительно наклонилась за сумочкой. – Можно тут курить?

Она вдавила прикуриватель в машине, и вот он выпрыгнул.

– Погоди, можно посмотреть? – Мне пришлось дождаться, когда Эдриен закурит, потом она передала его мне. Спираль прикуривателя стала оранжевой. – Я раньше не видел, как она работает.