Страница 10 из 21
– Скажи им, что я генерал-губернатор, пусть отвечают.
Туманский кашлянул, скосил глаза в землю – он робел нового начальника – и сообщил скороговоркой:
– От Отуз идут. Тамошние жители. Две деревни. Между горами в лощине. Разрывали собой земли графа Мордвинова. Он возьми да и подай в суд. Согнали их.
– А разве у них не было бумаги на владение? – спросил Воронцов.
– Лет сорок назад была. Да где-то затеряли. Народ темный. Не знали, что понадобится. Всегда там жили.
Воронцов сжал губы в тонкую складку. На его щеках обозначились жесткие морщины.
– Пусть поворачивают и идут домой. Переведи им.
Татары загалдели. Естественным образом они выражали сомнение в благополучном исходе дела. Из толпы послышались гневные выкрики. Мужчины подались к коляске. Лиза испугалась. Несколько чиновников были плохой защитой. Граф встал.
– Я поеду с вами. Напишу приказ о том, что разрешаю вам вплоть до пересмотра дела жить на своих местах. Переводи, – он бросил быстрый взгляд на Туманского, но тот уже и сам затараторил. Смышленый парень. – С вас соберем подписной лист, что вы от века обитаете на Отузе. Выправим новую грамоту на владение.
Его ли уверенная манера, или извечная тяга простаков думать, что рано или поздно все будет хорошо, но толпа отхлынула от экипажей, раздались гортанные крики, подгонявшие скот, и телеги начали разворачиваться.
– Миша, ты действительно можешь им помочь? – с сомнением прошептала графиня.
Воронцов снисходительно глянул на жену.
– Как сказала твоя матушка? Это мое наследство.
– Но Мордвинов очень влиятельный человек. Член Государственного совета. Ты наживешь сильного врага.
Граф кивнул.
– Очень, очень влиятельный. Потому в суде и закрыли глаза на беззаконие. А у этих людей нет даже бумажки о том, что они существуют.
Ему удалось провести свою волю. Не без сопротивления. Но генерал-губернатор настоял. Через месяц, заехав в Белую Церковь, в разговоре с Браницкой он удивлялся:
– Я всегда высоко ставил Мордвинова. Кажется, чувство чести не позволяет…
Александра Васильевна зевнула.
– Мордвинов? Это тот, что у дяди шестьсот рекрут уморил? Ха! Может, с равными он и честен. А то дикари. Скотина бессловесная. Правильно его дядя из адмиралтейства прогнал. Все Ушакову отдал. Тот был – душа человек.
Крым, как Ноев ковчег, вмещал каждой твари по паре. Татары, турки, евреи, армяне, караимы, русские, украинцы, поляки, сербы, болгары, молдаване, волохи, румыны, казаки… И почти все с оружием. Ибо большая часть поселенцев – изгнанники из османских земель. Нужно было дать им защиту, пропитание, приспособить к делу и не позволять резать друг друга. Старым чиновникам Воронцов не доверял, новых собирал по крохам. Очень не хватало Казначеева с Фабром. А их след простыл. Как в воду канули.
Особенно же сильно не хватало Лизы. Так сильно, что минутами Михаил почти физически не мог переносить ее отсутствия. Но что делать? У Александры Васильевны ей лучше. Там чистый воздух, спокойно, много родни. Дочка присмотрена. А здесь? Дома еще нет. Одни стены и запах штукатурки. За ночь по щучьему веленью дворцы не строят. Нет сада. А без тени в Одессе не жить. Но хуже всего – то чуму занесет с турецкого берега, то колодцы на сто верст стоят с гнилью у дна. Нет в городе хорошей воды. Одно вино. Хоть мойся мадерой!
Лиза же сердилась на него. Он чувствовал это в каждый свой приезд. Уговаривал, утешал, обещал скоро забрать.
– Потерпи, я все сделаю. Чума! Пылища на улицах! Я так боюсь за вас с Сашей.
А она за него не боится?!
Если бы сейчас Лиза была с ним, не снились бы кошмары!
Село Каменка. Киевская губерния.
Имение Давыдовых раскинулось на берегу реки Тясмины. За деревянной церковью открывался вид на барский дом – скорее дворец, – точно по волшебству перенесенный в дикие степи из сердца просвещенной Европы. Хозяйка, урожденная герцогиня де Граммон, слыла местным божеством, на алтаре которого дымились разбитые сердца. Муж Александр Львович с равнодушной ленцой взирал на свое сокровище. Кавалеры не уставали повторять строчки неподражаемого Дениса: «О, Аглая, как идет тебе быть лукавой и обманчивой…» Но капризница добивалась иных стихов.
С некоторого времени ее внимание притягивал смуглый постреленок, завезенный как-то братьями Давыдовыми в гости. Нынче Пушкин примчался в дрянной повозке, нанятой за гроши у чумаков, стоя, запыленный, с горящими глазами и без шляпы. Встретившая экипаж двенадцатилетняя дочка хозяев в страхе бросилась от энергично жестикулировавшего гостя.
– Сумасшедший!
– Ах, глупая, – урезонила ее мать. – Он всегда такой.
Чемодан с рукописями остался неразобранным. Зато, лежа на бильярдном столе, поэту удалось закончить «Кавказского пленника» и еще множество милых мелочей, не предназначенных для печати. Маленькая Адель, думая извиниться за нерадушную встречу, с первого дня была с гостем ласкова, чему Пушкин предал особое значение. Как-то за обедом поэт сидел визави с ней и, покраснев до ушей, бросал на предмет страсти огненные взоры, чем вогнал ребенка в трепет.
– Прекратите, – шепотом потребовал от него старинный приятель Александр Раевский. – Она еще дитя, вы ее смущаете.
– Пусть! – отрывисто выдохнул поэт. – Накажу кокетку. То любезна, то жестока!
Он схватил вилку, зубчиком нацарапал на салфетке: «Час упоенья лови, лови! Младые лета отдай любви!» – и живо перебросил через стол. Не выдержав такого штурма, барышня вскочила и, дробно стуча каблучками, выбежала вон.
Все это происходило под неодобрительно прищуренными небесно-голубыми очами матери. Аглая Антоновна закусила губку, взяла испорченную салфетку и нарочито небрежно промокнула ею рот.
– Чудесный день. Солнечно, но не жарко. Не прогуляетесь ли со мною в саду, мсье Пушкин? – спросила она по-французски.
Александр поднялся. На его лице выразилась досада. Менее всего он хотел выслушивать нотации ревнивой метрессы.
– Итак, друг мой, вы считаете, что Адель – готовый идол для поклонения?
Спутники шли по дорожке, обсаженной кустами белых роз.
– Вы же знаете, мадам, что мое обожание всегда невинно.
– Ах вы, ветреник! – Аглая погрозила гостю пальцем. – А давно ли вот у этой скамейки вы уверяли меня в вечной любви?
– Вечная любовь живет три недели.
Аглая всплеснула руками.
– Что за мода пошла у молодых людей покорять дам цинизмом?
Пушкин не мог понять, смеется она или всерьез взялась за упреки.
– Помилуй бог, сударыня! Мы добрые друзья. Скука, ревнивый муж, удобный случай – вот наши права на близость. Мы отлично провели время.
– И с такими понятиями вы осаждаете мое дитя? – Был ли ее гнев шуткой?
Пушкин вздохнул глубоко и горестно, всем видом показывая, сколь нелепым ему кажется разговор.
– У вас дочь, у меня младший брат. Их время любить. Наше – злословить.
Госпожа Давыдова вспыхнула. Никогда в жизни она не слышала ничего оскорбительнее. И от кого? От мальчишки, которого из милости приютили в ее доме! Больше не удостоив спутника ни словом, Аглая повернулась и пошла прочь. Ее грациозная фигура несколько раз мелькнула за кустами.
В это время Пушкина позвали из окна кабинета хозяина.
– Александр, иди сюда! У нас спор!
На втором этаже в диванной, примыкавшей к комнатам Василия Львовича, собралась компания гостей, среди которых был добрейший генерал Раевский с двумя сыновьями и зятем Мишелем Орловым. Он внимательно взирал на молодежь и мучился подозрениями, не состоят ли некоторые из этих господ в заговоре. В означенный день конспираторы сговорились сбить старика с толку. Орлов предложил вопрос: насколько было бы полезно учредить в России общество на манер карбонариев.
– Что из этого выйдет? – рассуждал он. – Заказные убийства? Кровавый переворот? Захочет ли кто из нас запятнать себя участием?
– Но и терпеть произвол Аракчеева невозможно, – возразил Василий Львович.