Легенда о Травкине

Говорили обо всем — о ходе посевной и жатве, о картофельном комбайне, о перспективах применения авиации во Вьетнаме, о сволочном американском характере, о де Голле, о тупике абсурдности, куда зайдет когда-нибудь ПВО враждующих военных группировок, об инерциальной системе наведения, о шабашниках, о директоре Зыкине, о Луне, о славянской душе, в потемках бредущей, о многом другом. Приглашался Артемьев, и полковник так втянулся в вольности симпозиума, что заглядывал в кабинет и тогда, когда обсуждались сугубо гражданские темы. Была нужда — звали кого-либо из разработчиков или шабашников, последние приносили с собой коврики и сидели по-восточному.

Вспоминали порою и Степана Никаноровича Зыкина: честнейший вроде человек, а сколько глупостей напридумывал он, сколько подлостей натворил!.. Вспоминали без Травкина, стеснялись: не любил Вадим Алексеевич разговоров таких. Однажды нарушили эту заповедь — и Травкин неумело как-то стал оправдывать Степана Никаноровича. Рассказал, как совсем недавно, три недели назад, столкнулся он с Зыкиным, там, в Москве, в приемной заместителя министра, и Степан Никанорович, поблагодарив его за возрождение «Долины», великодушно предложил: кое-какие блоки он берется доработать у себя в НИИ, разные там довески к схеме, дело-то общее, потому он и идет к заместителю, сам себя хочет обязать приказом министра...

Травкин рассказал — и умолк: в кабинете воцарилась тишина, будто кто-то ляпнул непристойность. Разработчики по одному поднимались и уходили, стараясь ни на кого не смотреть. Следом понуро поплелись шабашники. Родин и Воронцов безмолвствовали, застыв в креслах.

— Я что-то сделал не то?.. — проронил Травкин. Они переглянулись.

— Володька, покажи ему... — вздохнул Воронцов. Родин выдернул из папки копию приказа заместителя министра.

— Вот она, его помощь в доработке блоков... Институт забит измерительной аппаратурой — а Зыкину для доработки нужны именно те осциллографы, что здесь, на «Долине»! Обескровить нас хочет! — наступал Родин на Травкина. — По самому больному месту ударил! В монтажке-то с приборами — не густо! А Зыкин последние отбирает! Читайте... да читайте же вы! Все наши осциллографы и генераторы перечислены, под заводскими и инвентарными номерами, обязали нас в Москву их отправить! Сколько раз внушал я вам: Зыкин — это не личность, это явление, а вы...

Травкин изучил приказ. Вздохнул:

— Что ж делать будем?

— Уже сделали. Телефонограмму отправил: под такими номерами приборы у нас не числятся, уточните и так далее... Месяц, если не больше, уточнять будут... Что вы еще в Москве натворили?

Они учинили Травкину допрос и узнали о крестинах у Федора Федоровича. Подавленно молчали. Травкин боялся пошевелиться. Гадал: о Стренцове говорить или не говорить? Утаил.

А Родин вытягивал: кто был на сборище у Куманькова, как попал туда Вадим Алексеевич, с кем говорил, о чем говорил. Получал ответы — и замирал, обдумывал, вонзал новые вопросы. Много ли, кстати, евреев было на христианских крестинах? Почему — не имеет значения? Еще какое! Славяне остаются славянами, пока в их среду не вживутся два-три еврея, вот тогда славяне и трубят о панславянизме. И, потрубив, начинают истреблять свое родное славянское племя. А во что одет был Федор Федорович? Что, обычный костюм серого цвета? Странно. Еще в позапрошлом году на 64-й площадке явил себя миру одетым под Гришку Распутина: красная цыганская рубаха, мягкие кавказские сапожки... О страданиях души не говорил? Говорил, говорил, можете не отвечать, у Федора Федоровича старая русская болезнь — совестливость, от совести он страдает, как от зубной боли, и сверлит совесть, пломбы вставляет, выдирает совесть и заменяет ее протезами. С этим Куманьковым мы еще наплачемся, Федор Федорович такой человек: за пазухой камень не прячет, он этот камень... (Здесь Родин словно язык себе прикусил, умолк.) А что с машиной наведения? Какие сроки указала военно-промышленная комиссия?..

Еще одна бумага выпорхнула из папки Родина, денежная ведомость, Травкину — тысяча рублей, Воронцову и самому Родину — по девятьсот.

— Это — из фонда Артемьева, оплата лекций офицерам, все законно, вы же три-четыре часа ежедневно просвещаете их, но предупреждаю: денег никто не получит ни копейки, все пойдет разработчикам на аванс, да не бойтесь, подписывайте, Артемьев уже подписал, не в первый раз подписывает, начальники отделов у Зыкина по пятьсот рублей в месяц получали, сидя в московских кабинетах, — по телефону, видимо, лекции читали...

Иностранные корреспонденты, восславлявшие «осиное гнездо советских ракетчиков», пренебрегали научно-исследовательским институтом, руководимым С.Н. Зыкиным, потому что таких институтов полно. Если бы кто-то из корреспондентов неведомым образом попал в зыкинский институт, то в первом же репортаже он поведал бы Западу о скором начале войны, ибо — на взгляд постороннего и русский язык не знающего человека — в институте с утра до вечера шла подготовка к эвакуации в восточные области СССР. Люди, чем-то встревоженные, в лабораториях не сидели, а переносили тяжести из одного корпуса в другой. У директора какой час уже шло совещание — скорее всего, о сроках демонтажа оборудования, потому что из кабинета Зыкина вылетали взбудораженные люди и неслись куда-то сломя голову. У проходной же института стояли наготове автобусы. Часть сотрудников скрытно перебрасывалась к новому месту дислокации, поскольку с началом трудового дня сотрудники эти покидали НИИ, предъявляли в проходной какие-то бумажки, в неизвестном направлении исчезая. На скорую войну намекала и заблаговременно введенная карточная система, какие-то продовольственные товары отпускались — в близлежащих магазинах — по талонам. Да и весь персонал этого странного учреждения пребывал в постоянной готовности бросить немедленно работу и укрыться в легальных противоатомных убежищах типа метро.

Потолкавшись, однако, недельку-другую в институте, освоив немного язык, корреспондент обрадовал бы Запад: войны не будет — ни завтра, ни вообще, ибо исключительно мирным трудом занят многотысячный коллектив. Что ни день, то сенсационное известие о неполадках, без устранения которых жить невозможно. То недостача волейбольных мячей в ДСО (добровольное спортивное общество), то перерасход двадцати тысяч рублей в пионерском лагере. Почти каждый день анализируют на собраниях поведение инженеров, причем поведение их далеко он норм военного времени: они пьют, бросают жен и пишут друг на друга оскорбительные заявления, цензуре не подвергающиеся. И платят им тоже не по-военному — мало! Иначе в каждую получку не вспыхивали бы конфликты из-за недоданного червонца, иначе бы не писались жалобы на тех, кто определяет количество и качество труда, причем всякий раз оказывается, что определители повинны в тягчайших человеческих грехах.

Много удивительного высмотрел бы иностранный корреспондент. Директора НИИ (владельца фирмы) тихо ругали в частных разговорах — и тем не менее так свыклись с ним, что постоянно выдвигали его представителем своим в органы государственного и муниципального управления. И не только пропагандистский пресс был тому причиной. Снисходительно, с любовью даже взирал демос на олигарха, и когда однажды по идее Зыкина к столовой проложили новую дорожку и вдоль нее высадили деревья, то пешеходную трассу единодушно назвали так: аллея Зыкина.

Покинув НИИ и вообще СССР, иностранный корреспондент, будучи давно агентом своей разведки, писал пространный доклад о секретном НИИ и слышал в ответ, что грош цена его донесению, что он попался на удочку азиатской хитрости, потому что эти проклятые русские специально создали институт во главе с С.Н. Зыкиным, порядками в этом институте вводят в заблуждение Запад, умышленно сотворяют миф о якобы технической отсталости Востока. Документально доказано: все планы этот институт выполняет, кое-какие разработки приняты даже на вооружение, половина их принадлежит инженеру Травкину, о таком — не слышали?