Легенда о Травкине

— Я подумаю... — сдержанно ответил Травкин, нетактичным показалось ему — послать к черту всех этих завравшихся начальников своих. «Оклад четыреста рублей, персональный», — уже в коридоре донеслось до него.

Вялым, тягучим шагом добирался он до гостиницы, часто останавливаясь. Открыл дверь — и поначалу подумал, что ошибся номером: ревела музыка, на столе бутылки и, что уж совсем неожиданно, пьяненький Родин. И Воронцов закатывается в смехе: «Ну, Володька, с двумя сорок седьмыми подряд — да тебя в ЖЭК не возьмут слесарем!..» Вадим Алексеевич ничего не понимал и понимать не хотел, пока Воронцов не растолковал ему: Родина выгнали с работы по статье 47-й, за прогул, и прогул спровоцирован Зыкиным, директор НИИ сам, лично, по телефону разрешил Родину задержаться на сутки в Ташкенте, а потом от слов своих отрекся. «Гнида, но мозги — как у дельфина!» — скрипнул зубами Родин. Широкомыслящий Воронцов был более категоричен: «Продавшаяся сволочь — Зыкин!.. В американском сенате были слушания по делу Пауэрса. Пора и нам — по делу Зыкина, Базанова и Клебанова...»

Родин поднялся из-за стола, виляющей, пьяной походкой добрался до радиолы, выключил музыку. В упор смотрел на Травкина.

— Из-за вас меня выгнали! Чтоб я вам не достался вместе с «Долиной»!.. Что — молчите?.. Вас уже назначили на «Долину»?

— Нет, — покачал головой Травкин. — Не назначили и не назначат.

Он хотел тут же позвонить, сказать, что нет, не согласен. Но передумал: по телефону всего не скажешь. Спустился вниз, увидел автомат, стал искать по карманам двушку — и вновь передумал. Ни говорить не хотелось о «Долине», ни думать о ней. Дошел до гостиницы военного коменданта. У входа сквернословили офицеры, все с полигона. Увидели Травкина, приложили руки к фуражкам, понизили голоса.

— Витюню Калабузова помните?.. Который отвалил в отпуск с военторговской Люськой.

— Ну?

— Он на 35-й сейчас, на «Долине»... Такое рассказывает: машина наведения там ни к черту не годится, контакты пропадают, цель теряется. И что, думаешь, придумали? Инженерам резиновые молотки выдали, они ими по панелям постукивают, контакты восстанавливают...

Много небылиц ходило по полигону. Но уж эта басенка — ни в какие ворота! «В гробу я видал эту Америку!.. — сплюнул кто-то. — Молотками закидаем!» Другой усомнился: так ли это? Спросил у Травкина.

— Нет, конечно, — ответил Травкин, с ужасом сознавая, что молотки — истинная правда. Такой русской смекалкой мог похвалиться любой институт в Москве. — В формулярах радиолокационных станций резиновых молотков нет, не было и не будет!

С чем офицеры вынуждены были согласиться. Ври, Витюня Калабузов, да знай меру. Эдак скоро с танков снимут пушки, а танкистов вооружат дубинами.

— «Долина»-то — ваша теперь?.. — осторожно спросил кто-то у Травкина.

Вадим Алексеевич не ответил... Поднялся на этаж к ждавшим его и сказал, что да, согласен, — неожиданно и для себя, и для тех, кто выслушал его.

Его поздравили, ему пожали руку, его заверили в полной поддержке, и Вадим Алексеевич отлично знал, что слова эти — пустые. И Клебанову такое говорилось, и Базанову, и предшественникам их.

И все же он понимал: наступают звездные часы его, и не на холмик ему взобраться надо, а взять горный пик, семитысячник. И не было в нем взлета чувств и мыслей. Ледяное спокойствие всего лишь.

Спал напившийся Родин. С остатками «Кэмела» сбегал к вертолетчикам Воронцов, договорился на завтра. Родина придется взять с собой, сообщил он. Трудовую книжку ему не выдают, спецодежда не сдана, за ней и прилетел сюда Родин.

— Нам «Долину» подкинули, — сказал Травкин, обгладывая куриную ногу и запивая вином. — Работенки прибавится.

— Да уж знаю, — ответил Воронцов, присаживаясь к столу. — Володьку бы надо к «Долине» пристроить.

16

А утром — сияющее солнце, вечноснежные горы на юге и что-то театральное в неподвижности их, в четкости. И аэродром, барьерчик летного поля, все глазеют на казашку новой формации, девчонку в шортах и прозрачной блузке, с прыткостью жеребенка бегавшую от диспетчера к вертолету и обратно, «плавки из паранджи» — хмуро констатировал Воронцов. И Родин неподалеку, тоже не отошел еще от вчерашнего алкоголя. «Вадим Алексеевич... — прошептал в самое ухо. — Возьмите меня к себе на «Долину». Сцепитесь же с Зыкиным... Да и кто лучше меня знает эту конюшню вонючую...» Травкин ответил неопределенно: «Я подумаю». Показался летчик, объявил маршрут, вполне удовлетворивший всех: 44-я площадка, далее 26-я, и с нее, 26-й, проще всего попасть на 4-ю, полтора часа езды, машину дадут, конечно.

На 26-й были в полдень. Пошли в штаб. Офицеры поглядывали на Травкина, пытаясь определить: «Долиною» он оскорблен или порадован? Позвонили в гараж, вышли провожать. Лихо подкатил «газик» с брезентовым верхом. Травкин сел справа от шофера, Родин забрался в угол, Воронцов зевнул и сказал, что будет спать, дорога здесь ровная. Шофер ходил вокруг машины, осматривал ее, как коня перед дальней дорогой. Все ждали, не понукая, — степь приучала к неспешности, — и все присматривались к шоферу, которого дежурный по части назвал по-домашнему Ваней, ласково назвал, и шофер этот казался таким чистым и честным, что все смотревшие на него радовались. Был этот солдатик первого года службы каким-то игрушечным, молодцеватым, румяным, справным, умненькие глазки его выражали беспрекословную готовность подчиняться и бывалому старшине, и зелененькому лейтенанту, и суровому майору, и гражданским товарищам, которых солдатик в привычной ему иерархии отношений считал чинами не ниже капитана, а уж Травкину, наверное, присвоил и полковника, потому что командир части пожал тому руку так, будто Травкин начальник штаба всего полигона. Обнаружилось к тому же, что гражданский полковник известен всем старослужащим сержантам на КПП, и солдатик, которого и в мыслях нельзя было назвать ни «шоферюгой», ни «шофером» даже, а только «водителем военно-транспортного средства», вел машину очень старательно, чутко улавливал желания гражданского полковника и сбавил скорость у памятника солдатам-подрывникам, погибшим много лет назад, еще до того, как его попросили об этом, и не было сомнений, что и впредь он будет таким вот способом уважать память военнослужащих, как демобилизовавшихся, так и оставшихся на полигоне. И перед 49-м километром он вопросительно глянул на старшего в машине, испрашивая разрешения на остановку, и разрешение получил.

— Передохнём и заправимся, — сказал Травкин.

Был второй час дня. Середина марта, 49-й километр дороги, связывающей 4-ю площадку с северо-востоком полигона, непременный пункт остановки, традиционная разминка перед последним броском на юго-запад, к озеру. Отсюда мощные насосы гнали воду на все площадки северо-востока, и вода на 49-м километре считалась самой полезной, вкусной, знатоки находили, что она напоминает родниковую, ту, что бьется во влажной почве березово-осинового лесочка.

Там, в Алма-Ате, на совещании, всех позабавил Федор Федорович Куманьков, глава антенной фирмы.

— Да не стращайте вы нас, не стращайте!.. Подумаешь — контуры наведения не те! Подумаешь — ракеты зависают!.. Тьфу!Плюнуть и забыть. Не одни мы с голой задницей. Американцы, мать их за ногу, еще больше куролесят! Каждый второй самолет — с дефектами, каждая третья РЛС — не фурычит, и ничего, терпят, признают это нормальным явлением, потому что только эксплуатация техники способна обнаружить ее недостатки... А уж на полигоне-то... Чем больше ЧП — тем лучше!Приветствовать их надо...

Борода задрана к потолку, с потолка и цифры сыпятся, покрывая стол... Голова опускается, борода веником сметает цифры.

— От разработки до внедрения, чего уж говорить, годков проходит немало, сами себе мозги засираем, но выгода — великая, надежность — в простоте, никаких излишеств, пусть там, — Федор Федорович показал рукой куда-то за спину, блеснули бриллиантовые запонки, — разные модные штучки применяют, а мы по обноскам ихним сразу поймем, где что ушить, а где распороть...