Мой милый жандарм

Подлог, скажите вы? Не спорю. Однако не верю я в виновность Анны, и все тут. Хоть режьте меня на мелкие кусочки. И пока сам в деле досконально не разберусь, на растерзание судебным следователям ее не отдам.

Крепко пожав руку сыщику, поднимаюсь в свой кабинет. Чтобы раскрутить маховик бюрократической машины предстоит немало потрудиться. Самое главное сейчас - забрать дело из полицейской части. Тяжело блуждать в потемках, не видя материалов обвинения, но ничего, чай, и мы не лыком шиты.

Перо стремительно порхает по бумаге. Строчки ровные, безучастные, но спешка вырывается предательской кляксой. Комкаю листок в руке, перевожу дыхание. Достаю из пачки новый лист, кладу перед собой. Твердо вывожу:

Служебная запiска.

Казенным слогом рисую банальную картину: сотрудник влип в неприятную историю, требуется содействие. Едва успеваю затемно. Размашистым шагом пересекаю коридор. Из-под двери приемной стелется по полу неяркая полоска света - старший чиновник по поручениям частенько покидает службу за полночь. Стучусь, вхожу в кабинет.

- Разрешите?

- Что у вас, Деян Иванович?

Егор Матвеевич болезненно морщится. У него застарелая подагра.

- Извольте ознакомиться.

Протягиваю доклад. Он внимательно читает, хмуря брови. Я молча жду, всем своим видом излучая спокойствие. Так, по крайней мере, мне кажется. Наконец, короткая резолюция наискось чертит левый верхний угол документа.

- Под вашу личную ответственность.

Чиновник смотрит испытующе.

Согласно киваю. Что тут скажешь?

Теперь остается только терпеливо ждать. Утром в канцелярию градоначальника уйдет официальный запрос об истребовании дела в охранное отделение. Господам из уголовного сыска это крайне не понравится, но то не мои печали. Иные заботы гложут: как бы моя барышня чего лишнего не сболтнула.

Впрочем, утро вечера мудреней.

Бессонная ночь тянется вечность. Мягкая пуховая перина отчего-то кажется неуютной. Едва забрезжило, я выхожу из квартиры. В нетерпении оглядываюсь по сторонам. Фортуна благосклонна, ранний извозчик дремлет у въезда в переулок. Подзываю свистом.

Предрассветные улицы безлюдны, и до полицейского участка добираемся скоро. Опухший ото сна надзиратель, ворча под нос о беспокойных визитерах и раздраженно гремя связкой ключей, ведет меня в арестантское помещение.

Переступив через порог одиночной камеры, щурюсь, привыкая к полумраку. Приношу извинения за бесцеремонность вторжения, с напускной строгостью говорю:

- Искренне признаюсь, не ожидал от вас, Анна Васильевна, такого, никак не ожидал-с.

Присаживаюсь на облезлый табурет. Тюремная мебель жалобно скрипит. Моя узница, натянув до подбородка куцее одеяло, сонно хлопает своими зелеными глазищами.

С укором качаю головой:

- Не будет ли вам угодно разъяснить, что сие значит?

Она задумчиво смотрит куда-то сквозь меня, отрешенно повторяет:

- Сие... - и прыскает в кулачок. - Простите, не удержалась: уж больно слово смешное.

- Не вижу ничего смешного, - сухо выговариваю я.

Честно признаться, ее беззаботность меня обескураживает.

Покаянно сложив ладони на груди, Анна ласково шепчет:

- Не обижайтесь, Деян... - и с самым серьезным видом добавляет: - А сие есть пакость несусветная.

Глядя на хохочущую девушку, не могу сдержаться от глупой улыбки.

Глава двенадцатая

Анна

- Каким еще сотрудником? - выпадаю я в осадок.

Кареглазый жандарм, закинув ногу на ногу, безмятежно покачивает носком начищенного до зеркального блеска ботинка.

- Секретным.

Вот как, без меня меня женили? С трудом гашу вспышку ярости, подчеркнуто спокойно спрашиваю:

- Иными словами, c данной минуты я ваш агент?

- Самый что ни на есть настоящий, - довольно ухмыляется мерзавец.

Вкрадчиво вношу уточнение:

- Вообще-то я комсомолка.

Мало ли что, вдруг у них это не приветствуется. Лучше заранее предупредить.

- Кто-кто? - подозрительно щурится змей-искуситель.

- Комсомолка, - с безмятежным видом повторяю я.

Жандарм выглядит обескураженным. Что, не доводилось слышать? Теперь знай! Нам, мой милый сатрап, по уставу запрещено стучать в охранку на своих старших товарищей по партии. Но вслух я это не решаюсь сказать, лишь сокрушенно качаю головой.

- Вы отказываетесь?

Он выглядит изумленным. И голос дрожит обидой - искренней, по-мальчишечьи горькой. Запальчиво бросается в объяснения:

- Поймите же наконец, ситуация очень непроста. Одна вы беззащитны, и даже ваши таланты, коими не я один восхищаюсь, бессильны в такой ситуации... Прошу вас, одумайтесь! Наше ведомство не последним в империи по ранжиру числится, и своих сотрудников мы в обиду давать не привычны.

- Я должна где-то расписаться? - спрашиваю с легким сарказмом.

- Это обычная формальность, - поспешно заверяет меня искуситель.

Но выглядит при этом несколько смущенным.

- Кровью? - весело уточняю я.

- Анна Васильевна!

Он возмущен до глубины души. Но и я сердита до неприличия.

- Доносы соизволите лично принимать, или прикажете почтой отсылать?

- Анна Васильевна... - с укором повторяет он.

На долгую минуту наступает тишина. Мой жандарм смотрит пытливо, с затаенной жалостью. А вот фигушки вам! Не надо меня заранее хоронить, мы еще повоюем. Во мне просыпается вредный чертик, я подмигиваю в ответ. Лукаво, с кокетством. Он пунцовеет. Надо же, не ожидала. А с виду и не скажешь - неприступная крепость, да и только. Но ему очень даже идет.

- Значит, вы отказываетесь, - потухшим голосом констатирует он.

Жалко мне его. Может, в обморок нечаянный упасть? Нет, не стоит. Лучше я его поцелую. Точно! Пусть он сам в обморок падает!

- Отказываюсь, - грустно подтверждаю я. - Не обижайтесь на меня, мой милый спаситель, но за свои поступки я привыкла отвечать сама.

Он вновь краснеет. Пытается что-то возразить, но, оборвав себя на полуслове, огорченно машет рукой. Ссутулившись, бредет к выходу. На пороге оборачивается, отрывисто кивает.

- Честь имею!

Негромко окликаю - в спину.

- Деян Иванович...

Кутаюсь в одеяло, вскакиваю, ругая себя последними словами. Ну нельзя же так с человеком! Он тебе руку помощи протянул, а ты, оттолкнув, даже поблагодарить не соизволила.

Подхожу вплотную, приподнимаюсь на цыпочки, целую в колючую щеку.

- Спасибо... - шепчу с нежностью.

Кареглазый жандарм вспыхивает, что пионерский галстук на утренней линейке в позабытом детстве. Мерзко хихикаю, показываю язык взирающему на нас с отвисшей челюстью надзирателю, с грохотом закрываю дверь темницы.

Теперь можно побыть в одиночестве.

Поплакать.

***

Едва невидимые за мутным стеклом кутузки уличные часы пробили полдень, птичку выпустили из неволи.

За мной пришли.

Сияющий, что ярмарочный самовар Петр Трофимович и напыщенный, самодовольный Жорж. С букетом белых гвоздик.

Идиот!

Нет, приятно, конечно, но все равно идиот. Почему? Да просто вредная я сегодня с самого утра.

Дядюшка, радостно сграбастав меня в охапку, пробасил в самое ухо:

- Все в порядке, дочка! Залог внесли, судебный приказ имеется, все чин по чину, комар носу не подточит. Поторопись, матушка все глаза выплакала, тебя дожидаючись, ... И не забудь помолиться за нашего благодетеля: кабы не он, деньги на выкуп так споро я бы не нашел.

- Завсегда рад услужить со всем моим почтением.

Жорж расплылся в самодовольной улыбке, по-гусиному выпятив грудь. Спаситель, прости господи! Ему бы крылья развернуть, да с гоготом по кругу пройтись! Гусак он есть гусак. Глупый и самовлюбленный.

- Свечку поставлю непременно, - клятвенно заверила я, чуть тише пробормотав: - Ректальную.