Страница 2 из 15
— Аль случилось там что?
— Лес горел — сами, наверное, наблюдали. Ума не приложу, куда ушёл отряд!
— Притих пока, и всё. Чего так горюешь? Придёт кто-нибудь, а как же иначе.
— Спасибо вам, Григорий Александрович.
— Как же будем решать? — тряхнул папкой бухгалтер.
— Соберёмся сегодня у меня, вечерком. Прошу и вас.
— Буду, непременно буду.
В просторной председательской горнице сидели трое членов правления и колхозный бухгалтер. Пока Лёли обходил окраины деревни, выставляя тайных наблюдателей за двумя дорогами и всеми тропами вокруг деревни, судили и рядили о внезапном появлении фельдфебеля, толковали о боях под Севастополем, поругивали друг друга за скупость, за то, что не отдали продукты в лес или нашим частям во время их отступления. Пришёл председатель, вытер лохматой шапкой со лба пот, сказал:
— Послушаем нашего Григория Александровича.
Старик без лишних слов доложил: в колхозе много вина, дюбека-сырца — золото же! А в кошаре пятьсот голов овец, коровы, зерно, картофель. Всё лежит на виду, так, запросто, может фашист достать; дочиста выскребет и выгребет. Вот так-то!
С интересом слушали старичка, будто в первый раз говорил он перед ними.
Затем начался горячий спор. Разные мысли высказали, но в конце концов пришли к одному: срочно всё перепрятать. Табак затюковать — ив тайную пещеру, и вино туда же, но прежде перелить и обкурить серой. Отару овец, коров, быков, зерно и картофель — в пёс, партизанам.
Только где отряд, в каком лесу, в каком ущелье? Куда увёл боевые группы Македонский, по какой причине перестали показываться Никол-ка Спаи с Иваном Ивановичем Суполкиным — дорожным мастером. Ведь мужики приходили, глянешь на них — и на душе светло. А бывало, что и секретарь райкома, комиссар отряда Василий Ильич Чёрный, в деревню заглядывал, с народом говорил. От него узнали о разгроме немцев под Москвой, керченском и феодосийском десантах наших
войск. Аж дух захватывал! А ныне, когда особая нужда в партизанах, никого нет, как сквозь горы провалились.
...Зима заглянула в деревушку. Ранним утром серой массой с хребта сползли туманы и окутали всю окрестность.
Колхозный вестовой с первыми зорями гремел в окно:
— Выходи на работу!
— Ошалел, на кого работать?
— На Советскую власть.
Вечерами в низенькую правленческую контору заглядывал Лёли. Проделав немало километров пешком по бригадам, табачным сараям, к пещерам и обратно, он присаживался за столик бухгалтера и, покуривая цигарку, слушал тихий голос Григория Александровича: столько-то дюбека затюковали, пропарили и обкурили бочки, перелили вина...
За неделю с главной работой справились. Добро легло на длительное хранение в сухую пещеру. Дорога туда — лабиринт, ежели не знаешь её — поди доберись.
Забегу вперёд: в 1944 году части Красной Армии, освободившие Крым, получили богатый дар лакских колхозников. Правда, открыли им это добро не те, кто зимой 1942 года прятал его.
Вскоре Лёли — «новоиспечённый бургомистр» — получил от бахчисарайского немецкого коменданта приказ: направить на ремонт качин-ской дороги пятнадцать крестьян. Приказ привезли фашисты с одним погоном на чёрных шинелях — эсэсовцы!
Под Севастополем продолжался тяжёлый бой, вокруг шастали немецкие «ягт-команды» — охотники за партизанами. Опасность надвигалась на Лаки.
Собирались в клубе. Решали: как же быть, как жить дальше?
Одни предлагали сжечь деревню и всем податься в лес. Но куда женщин, малышню, стариков? Другие советовали ждать, что будет дальше, жить тихо и мирно. Тут же у самих себя спрашивали: чего ждать? Пулю в спину или верёвку на шею.
Попросил слово бухгалтер. Многие колхозники с удивлением смотрели на человека, тихо идущего к трибуне. Старик сказал:
— Нам нельзя уподобляться героям крыловской басни о лебеде, раке и щуке. Мы всем обществом должны решать, вот так, граждане колхозники.
— Что конкретно предлагаете?
— Во-первых, слушать нашего председателя.
— Бургомистра, да?
— Человека! Пусть будет для вида бургомистр, а для дела — наш председатель. Надо хитрить с оккупантами, водить их за нос, уступить на алтын, а остаться при своём рубле. Пока суд да дело, надо срочно найти партизан, Македонского, значит.
— Ищи в поле ветра!
Григорий Александрович решительно поднял руку:
— Македонского лично энаю, да и в лесах тех бывал. Доверите — поищу!
Фельдфебель скоро снова появился в Лаках, на этот раз с отделением солдат полевой жандармерии и полицаями из Керменчика.
Войдя в председательский дом, немец по-хозяйски уселся за стол.
Подали закуску — холодную, залитую жиром, баранину, выставили несколько бутылок светлого вина. Лёли достал даже пахучий розмарин с бисеринками на кожуре.
— Гут, молодец! — потирая руки, смеясь, сказал фельдфебель, внимательно следя, однако, за лицом хозяина.
Долго и аппетитно ели солдаты, сплёвывали яблочную кожуру на чистый пол. Фельдфебель хвалил вино, поднял стакан:
— Севастополь капут! Солдат много — кушать много. Немецкий командований частный собственность нике... брать не имеет. Колхоз Лака богатый. Большой общественный фонд?
— Было много добра всякого, но эвакуировали, отдали Красной Армии. Так что, господин офицер, ничего нет.
— Почему нет? — Фельдфебель стукнул кулаком по столу, поднялся. — Нам всё знать... Барашка, крава, шнапс, з-э... как? Дюбек, дюбек... Есть, да?
— Было, а сейчас нет. На нет и суда нет — так у нас говорят, — развёл руками Лёли.
Фельдфебель надвигался на него:
— Почему нет?
Они долго смотрели друг другу в глаза, солдаты перестали чавкать, полицейские, торчавшие у входных дверей, замерли.
— Ты коммунист... Партизан. Тебя — фьют!
Фельдфебель гаркнул солдатам и полицаям что-то по-немецки; те бросились к оружию и выбежали из председательского домика. Один с автоматом стал у дверей.
Прошло минут двадцать, может, больше.
Лёли спокойно уселся на табуретку, фельдфебель не спускал с него глаз.
Возвращались солдаты, докладывали, что в колхозных амбарах, лабазах лишь ветер гуляет. Фельдфебель подскочил к Лёли, разжал два коротких пальца:
— Два суток, два день, два ночь — двадцать пять коров, двести барашка, сто декалитров шнапс... А нет... — Он начертил в воздухе петлю, вскинул глаза наверх.
— Нет ничего, господин немец.
— Молчать! — Фельдфебель больно ткнул Лёли кулаком в скулу.
Лёли отшатнулся, в глазах его блеснула такая ненависть, что фельдфебель машинально положил руку на кобуру пистолета.
Владимир Лёли сумел сдержаться, сказал обыденно:
— Я готов сделать всё возможное, господин офицер, но если неоткуда взять. Попытаюсь что-то собрать.
Старая лесная дорога. По обочинам чёрный кустарник. Оттепель. На жёлто-буром снегу — ни единого следа. Тихо. Журчит талая вода.
Оглядываясь по сторонам, устало влачит ноги путник: маленький, сгорбленный, с кизиловой палкой в руках.
Часовой, притаившись в густых зарослях кизильника, внимательно следит за ним, ещё не решаясь остановить этого странного, неожиданно появившегося в партизанском лесу человека.
Дорога пересечена натоптанной тропой. Путник нагнулся, стал пристально всматриваться.
— Стой! Руки вверх, папаша! — Паренёк в стёганке наставил автомат.
— Убери-ка свою штучку. Скажи, сынок, ты партизан? — устало спросил старик, глядя пареньку в глаза.
...Старика долго вели по тропке, которая то падала в русло шумной речушки, то круто взбиралась на перевал. Наконец-то она спокойно потекла по тёмному лесу, закрывшему небо.
Привели задержанного к штабному шалашу, пошли докладывать командиру.
Из шалаша вышел мужчина средних лет с плотной короткой шеей, весь сбитый, посмотрел на задержанного:
— Ба, Григорий Александрович! Вы ли, господи! Вот это гость, братцы!
— Македонский, товарищ Македонский! — Старик чуть не упал. — Это я, видишь, я! — Старик обнял командира, прослезился.