Алла и Рождество

Боря Краснов придумал для мюзикла потрясающие декорации. В одной из них я пела на фоне старого замка, гор, скал. И Алла Борисовна просила меня общаться и со звездами, и со скалами, медленно при этом поворачиваясь почти на 360 градусов. Я попыталась это выполнить, но, видно, сделала все формально. И тогда она остановила меня и сказала:

— Понимаешь, каждый камень, звезда на небе, листва на дереве возле замка — они живые, они хотят тебя понять, желают быть любимыми. Помоги им!

Чаще всего она говорила недлинными фразами. Скорее даже незаконченными. Но все было понятно. То ли потому, что я тогда ловила все на лету, то ли потому, что она действительно гениальная женщина и режиссер-постановщик.

Иногда говорят:

— Вот почему она нас не берет в следующие «Рождественские встречи»? Что, забыла нас?

Я считаю, нельзя ничего требовать и просить. Тебе дали старт, достаточно серьезный. Это ступень, с которой можно либо взлететь, либо упасть. А дальше надо полагаться только на себя.

Недавно один молодой человек сказал мне:

— Знаешь, я теперь очень хорошо понимаю женщин. Песни Пугачевой мне объяснили, насколько они ранимы, чувствительны, горды и независимы. И как им нужно, как они хотят избавиться от этой независимости.

Удивительно! Но в самом деле — сколько людей воспиталось на образах, эмоциональном настрое, которые она несла и несет в своих песнях.

«Встречи-2000». В своем доме

Начались они со ставшего почти традиционным эпиграфа-монолога Пугачевой:

— Я никогда не знаю, что будет дальше, куда кривая вывезет. Не знаю, будут ли «Рождественские встречи» в следующем году. Не знаю. Захочу — будут, а не захочу — не будут. Найдется кучка недоброжелателей, которые даже обрадуются, если эти «Встречи» не состоятся.

Я, может, и сама не хотела бы сейчас их делать, Время такое — бал сатаны, а не Рождество. Но люди присылают письма, спрашивают на улице о них. И я понимаю: они нужны.

Нужны не для двух дебилов, которые объявляют их по дурацкой моде «неформатом», а для тех, особенно одиноких, кто не может себе позволить в Рождество куда-то пойти и отметить его, для тех, кто остался дома и хочет праздника. Сидит на стульчике или диванчике, смотрит нашу программу и радуется, что общается с хорошими людьми, которые поют без всякого выпендрежа, от души к душе и никакого негатива не несут.

Ведь, если разобраться, мы не разыгрываем религиозный праздник. У нас проходит светская тусовка, добрая, окрашенная Рождеством, в атмосфере любви. Все это требует немалого труда: нужно поставить программу, отобрать номера, отказаться от того, что не соответствует ее духу. Я мучаюсь ужасно, когда приходится что-то сокращать. Хорошо, когда артисты-коллеги понимают необходимость этого. А некоторые плачут, могут обидеться. Перед Лаймой Вайкуле до сих пор чувствую себя виноватой.

С другой стороны, иногда подумаешь: ты стараешься, выкладываешься, а что же тебя не отметят никак? Нет, не нужно мне никаких «Тэфи», «Триумфов», ничего этого не нужно. Но хоть бы раз просто похвалили. Знаю, когда-нибудь похвалят, только тогда у меня вряд ли останется потребность в этом.

Или мне советуют (да я и сама начинаю размышлять об этом): а что, если все, затраченное на «Встречи», да пустить тебе, дуре, на себя? Какой бы сольный концерт мог родиться! Но отбрасываю это.

Я прожила год, что-то у меня накопилось, повернулось во мне, я повзрослела, постарела. Изменились круг общения, погода, атмосферное давление — все что угодно. И настала пора подвести годовой итог. И тогда возникают новые «Рождественские встречи», к которым привыкли, как к «Новогодним огонькам». И хочется устроить людям праздник.

Алла написала более трех десятков своих песен.

Что, не представляла, на какой путь вступает? Не знала о всевластии цензуры, без штампа которой «Дозволено к исполнению» в то время ни одного слова с эстрады нельзя было ни произнести, ни спеть? Не слыхала о самодержцах-худсоветах, косо смотрящих на каждого непрофессионального, то есть не ставшего членом творческого союза автора?

Все знала. Но искала свою песню, и в какой-то момент случилось так, что никто другой за нее такую написать не смог.

Как это началось?

Ей было пять лет, когда родители купили пианино. Черное, казавшееся огромным и очень строгим. Она вначале побаивалась его. Любопытство взяло верх. Открыла крышку, нажала клавишу и услышала звук, очень добрый. И вскоре с удовольствием просиживала за инструментом часами. Тогда-то впервые она попыталась сыграть что-то свое: танго или вальс. Но между тем временем и днем, когда ее сочинения прозвучали публично, прошло почти три десятилетия. С ними целая история.

«Уважающая себя певица должна строить свой репертуар на произведениях членов Союза композиторов!» — этот постулат считался неоспоримым. И главное — ему неукоснительно следовали и на телевидении, и на радио, и на пластинках.

Я тогда сотрудничал на Всесоюзной студии грамзаписи фирмы «Мелодия». Внештатно, как говорилось. У меня даже было удостоверение в темно-красных корочках, где черным по розовому написано: «Внештатный редактор». Пластинки с детства были моей любовью.

Студия отхватила в те годы неплохое здание — бывшую Англиканскую церковь. Теперь оно вернулось к законным хозяевам, а тогда в главном зале храма с заложенными кирпичами для изоляции окнами, с щитами-отражателями, с двумя роялями и бесчисленными пюпитрами шли записи. Здесь размещался симфонический оркестр, а ударник с барабанами и литавры располагались в алтаре.

Пугачева в этом бывшем храме писалась редко. Чаще она приносила для прослушивания уже готовые фонограммы, сделанные на «Мосфильме» или в Кардиологическом центре, который тогда прославился уникальной звукозаписывающей аппаратурой.

И вот однажды в комнате худсовета, что находилась в пасторском домике, в присутствии сплошь именитых членов Союза композиторов Алла попросила:

— Я принесла две песни, их написал молодой музыкант Борис Горбонос. Послушайте их — они мне очень нужны.

Члены Союза снисходительно улыбнулись, но слушать стали. И чудо — песни приняли! Рекомендовав, правда, выпустить их на гибких пластинках — времянке-ширпотребе, расходившемся немалым тиражом.

— Неплохо бы дать на конверте портрет этого новичка, — попросил Аллу редактор Володя Рыжиков.

— За чем остановка?! — сказала Пугачева. — Я отлично знаю Горбоноса. Завтра же его фотография будет у вас на столе.

И действительно — на следующий же день редактор рассматривал портрет элегантного молодого человека с усами и в очках, сидящего у раскрытого рояля. И вскоре появилась пластинка с его изображением. Раскупалась она, как горячие пирожки.

О том, что Горбонос псевдоним и кто скрывается за ним, ни редакторы студии, ни журналисты, ни слушатели и подумать не могли. Хотя он нигде и не появлялся, но Алла уверенно говорила о нем в интервью, о его таланте и природной одаренности, вышел фильм и двойной альбом «Зеркало души» с песнями нового композитора. Прошел слух, что живет он за городом, на даче, но недвижим — это вызывало сочувствие. И только год спустя все узнали, что таинственный автор — сама Пугачева.

— Я страшилась не худсовета, — объяснила Алла, — я стеснялась показать свои песни и услышать «не за свое дело взялась». С другой стороны, опасалась: а вдруг их пропустят именно потому, что автор — я, невзирая на качество. Смотрите, мол, певица, а сама пишет песни, как заяц, что умеет зажигать спички.

Внезапное признание не вызвало ни сенсации, ни шума. Песни Горбоноса уже успели полюбить, и — не в обиду композиторам — слушателей мало волновало, кто их написал. Важно одно — их поет Пугачева.

Не скрыл обиды только Володя Рыжиков:

— Что же ты меня подставила, понтярщица?! Случись что-нибудь, как бы на меня посмотрели на студии, я же о тебе — ни бум-бум!