Учеба

— Я страшно расстроена, — говорит Юна. — Прямо-таки подавлена, Борис, это же ужас какой-то. Клемент и Мэри вне себя.

— Ешь и помалкивай, — говорит Борис. А сам садится за стол. Стол придвинут впритык к изножью незастеленной кровати. Лампа под красным абажуром роняет на лицо Бориса розовый отсвет. Когда Борис опускает голову, гуля его носа, замечает Юна, затеняет рот. Нос у него длинный, красивый, кончик чуть утолщен, длинные, резко очерченные ноздри cмотрят вниз — ни дать ни взять вторая пара глаз. И от этого кажется — все, что Борис ни скажи, под надзором.

— Ешь и помалкивай, — передразнивает его Юна, но больше не подражает его акценту: он уже не так ее раздражает.

— У тебя есть оливки? — Вкус к оливкам пришел к Юне через третьи руки: она переняла его у Чаймсов, те — у Розали.

— В шкафу. Нет, не в этом, в том, где мой плащ. Там в правом кармане баночка.

— Ты, похоже, весь день таскался по супермаркету, — наскакивает на Бориса Юна, — вот тебе и некогда было заниматься. А маслин у тебя нет?

— Одни зеленые, другие черные — какая разница, содержание жира в них примерно одинаковое. Умасти свой хлеб, детка, всегда умащай свой хлеб.

— Борис, ты и представить себе не можешь, что там за обстановка. Они просто убиты. Клемент прекратил работу над книгой. Ему вряд ли, так он думает, удастся ее закончить, он говорит, что потерял нить. Борис?

— Нет-нет, детка, прошу тебя, никаких разговоров. Сегодня я прохожу селезенку. А селезенка — штука сложная.

— Борис, сколько Кристина пробудет в больнице?

— Пока Чичестер ее не отпустит. Ты, наверное, забыла зубную щетку?

— Не забыла, — говорит Юна упавшим голосом. — Я уверена: в болезни Кристины в первую голову виновата я.

— Ты — не микроскопический организм, солнышко. И тому есть неопровержимое доказательство: у тебя тридцать два зуба. Почисти зубы, детка, и спать, спать, иначе, когда придет пора возвращаться домой, ты не проснешься. Должен поставить тебя в известность: чтобы остаться у меня на ночь, тебе необходимо набрать минимум три килограмма.

Однако стоит ей лечь, как Борис, забросив селезенку, кидается целоваться. Чем несколько удивляет ее: она подозревает, что он не далеко продвинулся в изучении селезенки.

— Не везет так не везет. — Голос у Бориса сел. — Надо же было выбрать в любовницы читательницу адаптированных изданий. Послушай, солнышко, ты читала выхолощенное издание Катулла, эти мерзавцы выкинули из него все самое нужное и в первую очередь самые нужные глаголы. А теперь держи-ка важные части организма вот так вот, — и он целует Юну еще раз. Тут Юна опять удивляется: ей это — кто бы мог подумать — нравится. И до того нравится, что Борис вынужден кончить с поцелуями.

— Тебе надо поспать, детка, иначе ты будешь не вправе сказать, что спала в кровати Органского. Что ж, Юна, — заканчивает он, — как бы там ни было, должен признать — ты обучаема.

— Вот и Мэри с Клементом так говорят, — хвастается Юна, но как-то сокрушенно. — Бедная Мэри. Если Кристину задержат в больнице надолго, Мэри не сдать работу в срок. Доктор Чичестер говорит, что они, пока опасность не минует, должны приходить в больницу каждый день. Мэри это может стоить степени. Какой ужас, и надо же случиться, чтобы Кристина, этот совершенный ангелок, вдруг так захворала. — И они неожиданно для самих себя возвращаются к Чаймсам раньше обычного: до того их огорчает Кристина.

Когда Юна открывает дверь, перед ней предстает жуткая картина. Клемент и Мэри дерутся! У Мэри по левому виску течет кровь. У Клемента рубаха на спине разодрана. Мэри носится из комнаты в комнату, плюет на все, что попадается на пути, Клемент гоняется за ней. Орет, поносит ее последними словами. Мэри плюет на гобелены, мечется от одной полки к другой, плюет на книги. Вытаскивает «Княгиню Казамассиму», рвет из нее страницы пачками. Волосы у нее всклокочены, на зубах пенится слюна.

— К черту, — вопит Мэри, — к черту, я уходила из дому, ты, ты торчал тут…

— Пошла ты, мать ты или кто?

— Бездельник! Псих! Теолог! — визжит Мэри, и лицо ее на миг озаряет прозрение. Крутанувшись, она хватает пачку пластинок, топчет их, однако пластиковые пластинки не бьются, тогда она запускает ими в Клемента, и они осыпают его черным дождем. Клемент вцепляется ей в лодыжки, она опрокидывается. Они катаются, ползают по полу, дубася друг друга, — Клемент плачет навзрыд, руку Мэри бороздят яркие, вскипающие кровью царапины.

— Отлично, вали вину на меня, а ты, ты-то где была, на кого ты ее оставляла — эта девчонка дура, недотепа, у нее ни одной извилины в голове, ты оставляла ее на дубину…

— Вот именно, — орет Мэри. — Я оставляла ее на дубину. На тебя!

Юна так ошеломлена, что теряет дар речи. Передрались! Клемент и Мэри! Само совершенство!

Она выскальзывает за дверь, несется что есть мочи по улице. В свете фонарей видно, как в квартале от нее плетется Борис. Она припускает за ним, бежит, бежит и наконец догоняет.

— Борис! Я хочу вернуться к тебе.

— Юна, иди домой.

— Борис, она там поубивают друг друга…

— Вряд ли. Я минуту-другую подслушивал под дверью, потом заскучал. Ну и ушел. Возвращайся домой.

— Не могу я туда вернуться. Борис, ничего подобного никогда еще не было. Борис, я хочу эту ночь побыть у тебя.

— Юна, я сегодня не настроен пускать жильцов. Возвращайся-ка ты домой к твоим друзьям.

— Борис, — молит Юна, — а разве ты не мой друг? Будь другом — не могу я вернуться туда! Они рехнулись, спятили, дубасят, винят друг друга…

— Друг друга — нет-нет. Ну а вина, вина — да, есть. И они ее сознают. Возвращайся-ка ты домой, Юна, ничего с ними не случится. — Борис печален. — Дай я на тебя погляжу. Губы не накрашены, что ж, как нельзя кстати. Ты почему не красишь губы?

— Не знаю, — говорит Юна. — Мэри тоже не красит.

— У Мэри зубы торчат, ей не пойдет красить губы. А тебе пойдет, — он критически всматривается в нее. Уводит подальше от света, под дерево. И целует иначе, чем прежде.

— А в постели ты меня не так целовал, — недоумевает Юна.

— Иди домой, — стонет Борис, но отпускает ее только через полчаса.

Дома тихо. Повсюду следы разгрома. Чаймсы поджидают ее.

— Наконец-то, — приветствует ее Клемент. — С добрым утром, с добрым утром.

Мэри лежит, уткнувшись лицом в диван.

— Мы вчера видели, как ты вошла. Видели, оба видели.

— Видели, как ты смылась, — говорит Клемент. Подбородок у него вспух, усы заметно поредели. — Вошла и тут же смылась. Мы всё видели.

— Кристина в больнице, а Юна Мейер не находит ничего лучше, как обжиматься ночь напролет с болгарином, — Мэри сипит, ее голос приглушает обивка. Она рывком садится, диванная пружина рявкает басовито на манер фагота.

— Скажу без обиняков, — говорит Клемент. — В открытую, напрямик. Мы, Юна, разобрали тебя по косточкам. Проанализировали все, что ты натворила.

— Проанализировали, что ты собой представляешь.

— Ты — эксплуататорша, — говорит Клемент.

— Эксплуататорша, — говорит Мэри. — Интриганка.

— Мы предложили тебе снять с нами квартиру на паях исключительно ради твоего блага. Чтобы ты развилась как личность и так далее. А вышло, как в «Ученике чародея»[33]. — Клемент злобно зыркает на нее. — Мы и вообразить не могли, что ты все приберешь к рукам.

— А ты прибрала к рукам буквально все.

— Дом.

— Книги.

— Сортир.

— Пластинки.

— Холодильник.

— Ребенка, — говорит Мэри. — Ты вывезла ее гулять в метель, только что не душила, лишь бы заткнуть ей рот…

— Как ты с ней обходилась? — говорит Клемент. — Мы полагались на тебя, а ты, как ты с ней обходилась? Мы тебе верили, а как ты обошлась с нами? Прибрала все к рукам.

Юна не отрывает глаз от пола. В драке диванная подушка разорвалась, по полу катаются облачка ваты — ни дать ни взять юркие мышата.

— Преступное небрежение — вот что это такое, — горько говорит Мэри. — А с чего все началось — с Органского. После того как он стал увиваться вокруг тебя, тебе уже ни до чего не было дела. Говорили же мы: от него добра не жди.

33

«Ученик чародея» — баллада И.В. Гете (1797). В ней рассказывается, как в отсутствие чародея его самонадеянный ученик превратил веник в слугу и заставил его носить воду, но расколдовать слугу ученик не умел, и потоп смог предотвратить только явившийся в последний момент чародей.