Годы решений

Глава 14

Кто же подстрекал, организовывал эту массу наемных рабочих в больших городах и промышленных районах и, снабдив лозунгами, циничной пропагандой разжигал в ней классовую ненависть к большинству нации? Это не прилежный и обученный рабочий, а «штраубингер» [191] (вагабунд), как Маркс и Энгельс с полным презрением называют его в своей переписке. В письме от 9 мая 1851 года Энгельс пишет Марксу о демократической, красной и коммунистической черни [192], a 11 декабря 1851 года спрашивает: «Какая польза от этого сброда, если он разучился даже драться?» [193]. Рабочий является только средством для достижения частных целей профессиональных революционеров. Он должен драться, чтобы удовлетворить их ненависть к консервативным силам и их жажду власти [194]. Если бы представителями рабочих считали лишь самих рабочих, то сильно опустели бы левые скамейки во всех парламентах. Среди создателей теоретических программ и руководителей революционных акции нет ни одною, кто бы действительно в течение многих лет работал на фабрике [195]. Политическая богема Западной Европы, где с середины XIX века развивался большевизм, состоит из тех же самых элементов, что и создаваемый с 1770 года революционный либерализм. Независимо от того, произошла ли февральская революция 1848 года в Париже в пользу «капитализма», а июньская бойня — против него, предназначались ли «свобода и равенство» в 1789 году лишь среднему сословию, а в 1793 и 1918 годах – низшим слоям, цели инициаторов этих движений и их подлинные мотивы были одни и те же. То же самое происходит сегодня в Испании и может завтра произойти в Соединенных Штатах. Из этого духовного сброда, во главе которого стоят неудачники всех академических профессий, духовно бездарные и душевно больные, из них выходят гангстеры либеральных и большевистских восстаний. «Диктатура пролетариата», то есть их собственная диктатура при помощи пролетариата, должна стать их местью счастливым и удачливым – последнее средство для утоления их больного тщеславия и низменной алчности к власти, возникших на почве неуверенности в себе, крайнее выражение погубленных и утраченных инстинктов.

Среди всех этих юристов, журналистов, учителей, художников и техников стараются не замечать одного типа, наиболее рокового из всех — опустившегося священника. Забывают глубокое различие между религией и церковью. Религия — это личное отношение к силам окружающего мира, выражающееся в мировоззрении, благочестивых обычаях и самоотверженном поведении. Церковь — это организация священников для борьбы за мирскую власть. Она создает формы религиозной жизни и тем самым зависимость от своей власти тех людей, что связаны с ними. Поэтому она является прирожденным врагом всех других властных образований: государства, сословия, нации. Во время Персидских войн [196] жречество Дельф [197] агитировало за Ксеркса [198] и против национальной обороны. Кир [199] смог завоевать Вавилон и свергнуть последнего халдейского царя Набонида [200] благодаря поддержке жрецов Мардука [201]. История Древнего Египта и Древнего Китая полна подобных примеров.

В Европе перемирие между монархией и церковью, троном и алтарем, дворянством и священством продолжалось только до тех пор, пока объединение против третьей силы сулило большую выгоду. «Царство мое не от мира сего» [202] – глубокое выражение, относящееся к любой религии и выдающее любую церковь. Но всякая церковь самим фактом своего существования подчиняется условиям исторической жизни: она мыслит властно-политически и материально-экономически; она ведет войны дипломатическим и военным путем, вместе с другими властными образованиями разделяет последствия юности и старости, подъема и разложения. Она не честна, прежде всего, с точки зрения консервативной политики и традиции в государстве и обществе, да и не может быть таковой в качестве церкви. В своей глубочайшей основе все молодые секты враждебно настроены по отношению к государству и собственности, они выступают против сословий и иерархий, за всеобщее равенство [203]. Политика постаревших церквей, какими бы консервативными они ни были по отношению к самим себе, всегда испытывает искушение стать либеральной, демократической, социалистической, то есть уравнительной и разрушительной, как только начинается борьба между традицией и сбродом.

Все священники люди, поэтому судьба церкви зависит от человеческого материала, из которого она состоит. Даже строгий отбор, — как правило, превосходный — не может предотвратить того, что во времена общественного распада и революционного разрушения всех старых форм нередко верх берут пошлые инстинкты и пошлое мышление. В такие времена возникает церковный сброд, который подгоняет достоинство и веру церкви под грязь партийно-политических интересов, объединяется с разрушительными силами и, прикрываясь сентиментальными фразами о любви к ближнему и защите бедных, способствует разрушению общественного порядка, порядка, с которым церковь также навсегда связана судьбою. Религия есть душа верующих. Ценность церкви — в ее священниках.

В начале Французской революции рядом с толпой разложившихся аббатов, которые долгие годы с насмешкой писали и говорили о монархии, авторитете и сословиях, стояли беглый монах Фуше [204] и вероломный епископ Талейраи, цареубийцы, награбившие миллионные состояния, наполеоновские герцоги и предатели страны. С 1815 года христианский священник все чаще становится демократом, социалистом и партийным политиком. Лютеранство, которое едва ли является церковью, и кальвинизм, который ею вовсе не является, как таковые, не проводили деструктивную политику. Это отдельные священники уходили «в народ» и рабочую партию, выступали на предвыборных собраниях и в парламентах, писали о «социальном» вопросе и закончили демагогами и марксистами. Католический же священник, более тесно связанный с церковью, тащил ее за собой по этому пути. Она втягивалась в партийную агитацию, сначала как действенное средство, а в конце стала жертвой этой политики. Католическое профсоюзное движение с социалистическо-синдикалистскими тенденциями существовало во Франции уже при Наполеоне III. В Германии оно возникло после 1870 года из-за опасения, что красные профсоюзы полностью захватят власть над массами индустриальных районов. Вскоре они нашли взаимопонимание друг с другом. Все рабочие партии смутно понимают свою общность, хотя их вожди сильно ненавидят друг друга.

Уже прошло немало времени с тех пор, как всемирно-политический взгляд Льва XIII [205] нашел своих последователей, а в Германии клириками правил такой настоящий князь церкви, как кардинал Копп [206]. Тогда церковь ясно понимала, что является консервативной силой, и совершенно точно знала, что ее судьба тесно связана с другими консервативными силами, авторитетом государства, монархией, общественным порядком и собственностью, что в классовой борьбе она стоит, безусловно, на «правом» фланге, против либеральных и социалистических сил, и что от этого зависит ее шанс выжить в революционные времена в качестве силы. Ситуация быстро изменилась. Духовная дисциплина была подорвана. Плебейские элементы в священстве тиранят своей деятельностью церковь вплоть до высших постов, и те вынуждены молчать, чтобы не показать миру своего бессилия. Дипломатия церкви, некогда оценивавшая события солидно, сверху и на целые десятилетия вперед, во многих областях уступает место низким методам повседневной политики, партийной демократической агитации с ее недостойными уловками и лживыми аргументами. Мыслят и действуют на уровне столичного дна. Традиционное стремление к светской власти свелось до мелкого тщеславия от победы на выборах и объединения с другими партиями черни с целью материальных выгод. Сброд в священстве, некогда державшийся в строгости, сегодня со своим пролетарским мышлением правит той ценной частью клира, которая считает душу человека важнее его голоса на выборах и воспринимает метафизические вопросы серьезнее, чем демагогическое вмешательство в экономическую жизнь. Несколько десятилетий назад были невозможны такие тактические ошибки, как в Испании, где посчитали возможным отделить судьбу трона и алтаря. Однако после мировой войны церковь опускалась на дно, прежде всего, в Германии. Древняя сила с древними и крепкими традициями в качестве таковой была вынуждена ценой репутации среди собственных верующих заплатить за призывы своих неполноценных представителей к классовой борьбе и объединению с марксизмом. В Германии существует католический большевизм, который опаснее антихристианского, поскольку прячется под маской религии.