Страница 41 из 117
Шах и мат, казалось, треск разбитых вдребезги психологических установок и жизненных ориентиров можно было услышать на противоположном конце Лондона, гордая волшебница сломалась. Упав на пол, она протянула ко мне руки:
— Я виновата, милорд. Убейте меня! Убейте, я недостойна жить!
— Не так быстро, — встряхнув Беллу за отворот мантии, я вздернул ее на ноги (откуда только силы взялись), — у тебя есть семья, есть Род, честь которого ты должна восстановить. Ты забыла о сестрах, о главе Рода, ты забыла о себе и своих обязанностях? Ты забыла, кто ты? Отвечай!
— Нет! Нет, но я не могу…, я запятнала себя…, как я могу?
— Через «не могу».
— А — а–а! — истошно закричав, Белла впилась зубами в татуировку на левом предплечье. Из прокушенной руки брызнула кровь. — А — а–а! — выплюнув вырванный кусок, она вгрызлась в скалящийся череп, секундой позже на пол шмякнулся второй ошметок.
— Стой! — Обездвижив волшебницу Силой, я извлек палочку и остановил кровотечение. Перемазанная в крови Белла напоминала вампиршу после удачной охоты. — Я могу отключить метку, убрать ее пока жив Волдеморт не получится, но отключить, чтобы она не действовала, вполне.
— Милорд, прошу вас, сделайте это! — искренне попросила Беллатрикс.
— Хорошо, как пожелаешь, — ответил я, указал кончиком палочки на изуродованное предплечье женщины и перешёл на парселтанг.
После произнесенного заклинания женщина сдавленно зашипела и померкло то, что считалось фирменным знаком Волдеморта и символом принадлежности к Пожирателям Смерти. От татуировки остались едва видимые глазу контуры. Оставив Беллу разглядывать изменения, я вышел из комнаты, тут же натолкнувшись на полные надежды взгляды Вальпурги, Андромеды и Ниры.
— Это называется шоковой терапией, — улыбка получилась кривой и усталой. — С Беллой теперь все будет хорошо, идите к ней, ей как никому другому нужна поддержка родных.
Дамы табуном рванули в приоткрытую дверь. Придерживаясь за стену, я доковылял до гостиной, где рухнул в мягкие объятия дивана. Я не помню, как меня переносили в спальню и переодевали в ночную пижаму. Не помню, как пришедшая утром следующего дня Гермиона пыталась добудиться жениха, не помню, как она читала гневную нотацию вошедшей в спальню Белле, а та повинно повесив голову внимала… Больше суток ваш покорный слуга был выпавшим из мира яви. Ох, и тяжелая это работа — тянуть из болота Бегемота, в смысле курощать Беллу…
Интерлюдия.
Поджав ноги под старое продавленное, ужасно колченогое, но такое удобное кресло, помнящее ещё самого Финеаса Блека, Белла склонилась над вышивкой. Больше десяти лет она не брала в руки пяльцы, но навык, приобретенный в далеком детстве и девичестве, забыть не так‑то просто. Ловкие пальцы подхватывали иглу и красная зачарованная нить, тянущаяся за блестящим кусочком стали, ныряла в ткань. Крестики ложились ровно, на белом полотне постепенно начинал вырисовываться узор из рун старшего футарка. Потом рунную вязь она напитает магией и преподнесёт готовый оберег Гарольду. Что может быть лучше, чем нательная рубаха, защищающая от мелких проклятий и злого глаза? Ртутное серебро иглы замелькало быстрее.
Вышивка всегда успокаивала Беллу, благотворно действуя на нервы. Дома с сестрами, в школе, когда девушки — слизеринки собирались в общей гостиной, чтобы культурно посплетничать, обсудить новости и обмыть косточки парням — всегда в девичьих руках были пяльцы или другое женское рукоделие. Гораздо позже, возвращаясь с рейдов, принося с собою запах дыма и крови, она всё также находила успокоение в вышивке или рисовании. Тайная страсть была одним из сокровенных, тщательно оберегаемых секретов грозной пожирательницы. Об увлечении Беллы кистью, палитрой и мольбертом знали только Нарси и Меда, уста которых, к счастью, запирали клятвы, подтверждённые магическими обетами. Сестры восторгались таланту художницы красочно, метко и правдиво изображать людей и пейзажи в красках, особенно удачно она высмеивала в рисунках пороки. А как обижалась Нарси, когда старшая сестра подарила ей портрет Люциуса, изображённого с веером павлиньего хвоста в заднице. А что? Павлин он и есть — павлин. После вступления под знамена Темного Лорда Белла не нарисовала ни одного рисунка, отдав старые полотна и эскизы младшей сестре. Нарцисса обещала беречь их пуще зеницы ока, а Белла мечтала когда‑нибудь, после победы, нарисовать портрет Лорда. Наивная дурочка! Если бы она знала…, во рту женщины появился солоноватый привкус крови, совсем как тот, когда она пыталась выгрызть метку. Скрипнули зубы, на крепко сведенных челюстях заиграли желваки. Белла не заметила, как прокусила губу. Как стыдно… Рудольф, как он мог? Как он мог кинуть свою гордость, свою честь, свою жизнь, ЕЁ ЖИЗНЬ в грязь у ног сумасшедшего полукровки с манией величия? Как она могла служить ему?!
— АЙ!
Игла глубоко вошла в подушечку среднего пальца левой руки. Как в детстве, сунув в рот пострадавшую конечность, и положив пяльцы на колени, Белла заклинанием очистила кровавые пятна с ткани и с пола. Себя не побережешь, Мерлин о тебе не позаботится. Чревато для здоровья разбрасываться кровью, даже в собственном доме.
Слизнув кровь, Белла вновь ушла в себя. Последнюю неделю это было ее обычное состояние. От встречи с Милордом минуло семь суток, но женщина, по — прежнему, сто раз на дню возвращалась к короткому поединку и вспоминала сладостные мгновения, когда ее окунули во тьму. От липкой патоки воспоминаний по телу разливалось тепло, а от низа живота поднималась сладкая истома. Резко выдохнув, Белла спрятала лицо в ладонях, в тысячный раз боясь признаться самой себе и все же признавая, что она наркоманка, которая в отсутствии «дозы» страдает от ломки. Она страдала, с первого поединка, как на наркотик, подсев на тьму, которая мощным потоком выплескивалась из мальчишки, нет — Лорда Слизерина. Мерлин и Моргана, Мордред их задери, пусть он придет и отпустит силу наружу! Ей много не надо, совсем чуть — чуть, чтобы насладиться и не задохнуться от нехватки воздуха… Кто бы мог подумать, что сын насквозь светлого Поттера и грязнокровки Эванс окажется темным магом, а сама Эванс, как выясняется, отнюдь не маггловских кровей? Какая ирония и выверты судьбы. Остается позавидовать прозорливости тетушки Вальпурги, успевшей схватить птицу счастья за хвост и оседлать дракона удачи. И теперь весь Род Блек стрижет дивиденды. Да, с таким‑то крестником! А братец Сири — полный дебил! Из‑за этого пентюха, преданной псины Дамболдора, позора рода, забывшего о долге и обязанностях крестного отца, весь род чуть не скатился в предатели крови. Пусть только заявится домой, штафирка дамболдоровская, она ему сама собачью морду отрихтует, вырвет клыки, наложит империо, прикажет обернуться кобелем и, намазав под хвостом жгучим перцем, заставит вылизать.
Бесшумно открылась дверь и в комнату вплыла Андромеда. Очнувшись от раздумий, Белла встретила взглядом старшую сестру. Контраст и перемены, с тем, что было и, что она помнила до Азкабана, разительные. Бунтарка и непоседа, сбежавшая с магглорожденным Тедом Тонксом к магглам, десять лет назад плевавшая на заморочки аристократов и мечтавшая жить простой жизнью, превратилась в настоящую Леди, свято чтущую традиции, которые раньше она терпеть не могла. Меда не шла — она шествовала, преисполненная собственного достоинства. Несмотря на маггловские джинсы, кроссовки и кофточку с рукавами в три четверти, Андромеда выглядела настоящей аристократкой голубых кровей, с родословной, корни которой были глубже, чем у ясеня Иггдрасиль. Красивая и опасная женщина, погибель для мужчин. Белла нисколько не сомневалась, что сестра заткнёт глотку любого ревнителя традиций одним лишь брезгливым взглядом. Это она могла, это у всех Блеков в крови — смотреть на чужих, как на тараканов.
— Привет, сестренка! — тепло улыбнувшись, сказала Андромеда, присаживаясь во второе кресло у камина. В темно — коричневых глазах волшебницы отразились ярко — красные языки пламени.
— Здравствуй, Меда! — Белла отложила рукоделие в сторону. — С чем пожаловала?