Наследник

котором они и жили в маленьком уютном домике с небольшим садом и огородом. Тетя Берта в годы

гражданской войны была политбойцом в том кавполку, там они и сошлись, как говаривал Герасим, "на

почве любви и единой пролетарской идеологии". Детей у них никогда не было и этот факт нередко

служил причиной добродушных подтруниваний в их адрес со стороны родных и близких знакомых. В

таких случаях супруги Апанасенки (такова была их фамилия) разыгрывали с некоторыми вариациями

одну и туже сценку. Герасим Лукич, покручивая "буденновский" ус, говорил:

— На галопе не поспишь и детей не больно-то наделаешь! Верно я формулирую этот вопрос,

Берточка?

На что она, закуривая свой любимый "Прибой" и загадочно улыбнувшись, отвечала:

— Что касается до меня, то ни галоп, ни даже рысь меня не смущали и не смущают. . Скажи уж

честно, Герасим, нашим дорогим родственникам, по-большевистски: — Укатали Сивку крутые

горки...

Все родственники и знакомые любили и уважали этих добрых людей, и они им отвечали тем же.

Нодели, несмотря на то, что были очень тяжелы на подъем, несколько раз приезжали в полном

составе к ним в Витебск и всегда были радушно и тепло там приняты. Робик тоже очень любил тетю

Берту и дядю Герасима и потому в свой трудный час решил любыми путями добраться именно к ним.

Когда он, голодный и холодный, появился на пороге их дома, тетя Берта, удивленная его

неожиданным появлением и пораженная видом Робика, с возгласом "Что случилось?!" бросилась к

нему с распростертыми объятиями.

Когда обласканный, умытый и накормленный Робик рассказал ей, что случилось, она долго

смотрела на него широко раскрытыми, безумными глазами, не в силах пошевельнуться и вымолвить

слово. Когда пришел с работы: Герасим Лукич и увидел Робика и убитую горем жену, он все сразу

понял, подошел к Робику, молча обнял его и крепко прижал к груди. И Робик, впервые за все это

время разрыдался. Потом они втроем проговорили почти всю ночь о том, как могло такое случиться и

что можно предпринять в дальнейшей судьбе Робика. — Я напишу Буденному, — говорил Герасим

Лукич, — Сэмэн Михайлович должен меня помнить, он мне орден лично вручал в боевом строю...

Берта Марковна устало посмотрела на него заплаканными библейскими глазами и тихо сказала:

— Если твой Сэмэн мог голосовать за убийство Тухачевского, то что ты от него можешь хотеть?

— А ты, — обратилась она к Робику, — с этого дня будешь нашим сыном. Ты меня понял? И

фамилию будешь иметь нашу. Пока... Розочка и Исаак... не вернутся к нам. Ты со мной согласен,

Герасим?

— Само собой, — проговорил Герасим Лукич, — только так и никаких гвоздей, — пристукнул он

кулаком по столу. — Усыновим, и все тут!

— И не надо тебе об этом никому писать, — сказала Берта Марковна Робику. — Ты меня понял?

Уехал и все! И концы в воду! С волками жить, по-волчьи выть. А те, кто все это творят, пусть горят

гаром, им это так не пройдет, чтоб я так жила...

Герасим Лукич крякнул, поднялся из-за стола, походил по комнате и сказал:

— Тогда напишу Климу Ворошилову!

* * *

Они усыновили Робика и он стал Робеспьером Апанасенко.

Когда началась война и немцы подошли к Витебску Герасим Лукич и Берта Марковна вместе с

Робиком, которому уже было почти семнадцать, собрались уйти в партизаны. Но все обернулось по-

другому. Когда через город уходили на восток отступающие разрозненные группы наших войск,

Герасим Лукич, поразмыслив, сказал жене:

— А может быть правильней будет пристроить его к нашим? Пусть идет с ними... Там его и оденут

и обуют, и накормят. . армия есть армия. Мы-то с тобой ко всему приучены и в лесах, и в болотах не

пропадем.

Берта Марковна задумалась над словами мужа, взвешивая все "за" и "против. Она подумала, что не

имеет морального права решать судьбу Робика и уводить его на неведомые ей самой партизанские

тропы. Такое право по ее убеждению могла иметь только ее несчастная и незабвенная сестра

Розочка... И она с болью в сердце согласилась расстаться с Робиком. В тот же день Герасим Лукич

остановил на улице тачанку, на которой сидел с забинтованной головой раненый капитан,

представился ему и стал просить забрать с собой в тыл его семнадцатилетнего сынка.

— Вы считаете, что мы идем в тыл? — устало усмехнулся капитан пыльными, треснувшими

губами, — мы, дорогой товарищ, идем, как говорится, из огня в полымя... Но уж если Вы, бывший

буденновец, так упорно меня просите.... что ж... пусть пристраивается в хвост нашей драп-колонны и,

вздохнув, капитан опять усмехнулся, как бы в укор самому себе, потом он достал из планшетки

блокнот и записал в него нового бойца — Робеспьера Апанасенко.

— Почему такое имя? — удивился капитан.

— Назван так в честь героя Французской революции, — вздохнул, словно оправдываясь, Герасим

Лукич; — раньше было так модно.

— Все они трепачи и соглашатели, — зло проговорил капитан, — предали нас Гитлеру, мать их

так... Но-о... пошел! — толкнул он в спину ездового и, козырнув Герасиму Лукичу, откинулся на

спинку сиденья тачанки.

Уговорить Робика уйти в тыл с проходящей колонной оказалось для Герасима и Берты делом более

трудным, чем уговорить капитана. Но в конце концов их общие усилия, заклинания и слезы тети

сломили его упорство. Герасим Лукич долго хромал рядом с ним в толпе бойцов, среди тачанок,

кухонь и санитарных кибиток. Цыганский табор, — с болью в сердце подумал Герасим Лукич. — Как

же мы дошли до жизни такой!

Прощаясь с Робиком, он обнял его, крепко поцеловал и, сдерживая слезы, отвернулся. Прихромал

к своему дому, где на пороге ждала его заплаканная Берта Марковна.

* * *

Робик Апанасенко удачно "прописался" в том стрелковом батальоне и прошел с ним все огни и

воды первых недель войны. В Смоленске их армия в июле была окружена немцами, но ожесточенно

дралась в окружении. В одном из боев Робик был легко ранен в ногу и после короткого лечения в

полевом медсанбате попал оттуда в другую, соседнюю часть. И здесь начались его мытарства. Робика

не взлюбил командир взвода, молодой парень родом с Кубани. Началось с того, что он сразу же, в

день появления Робика в его взводе, спросил:

— А почему у Вас, товарищ боец, с Вашей еврейской внешностью такая фамилия? Вы ведь, как

говорится, "казак из Палестины"?

Уязвленный его вопросом, Робик ответил, что он родом из Москвы, и не из Палестины и если

товарищу лейтенанту не нравится его фамилия, то он помочь ему в этом никак не может. Лейтенант

рассмеялся и сказал, что это он так, к слову, что у нас по сталинской конституции все нации равны.

Но он и потом при случае награждал Робика разными кличками: доктор Коган, Лева из Могилева и

другими. Робик кипел гневом, но терпел. Однажды, когда лейтенант спросил его:

— Скажите, Апанасенко, а почему все евреи троцкисты?

Робик разъярился не на шутку, влепил ему звонкуюю пощечину и неожиданно для самого себя

крикнул срывающимся голосом:

— Я... вызываю Вас... на дуэль! И можете быть уверены, что об этом никто не узнает!

— Ах, на дуэль! — вскричал ошарашенный от неожиданности взбешенный лейтенант, — я тебе...

покажу. . дуэль... Лева из Могилева! Ты у меня... заплатишь за это.., и он стал дрожащими пальцами

расстегивать кобуру нагана.

Но он не успел ее расстегнуть. Его сбил с ног сильный удар прикладом винтовки. Лейтенант попал

в медсанбат, а боец Робик Апанасенко, урожденный Нодель, угодил в штрафную роту.

* * *

Вернувшись на свой НП, Виктор рассказал капитану Крутокопу о том, что произошло.

— Но это был точно он! — волнуясь, говорил Виктор, — я и сейчас вижу его искаженное болью