Наследник

Предложение капитана с восторгом было принято, и второй прогулочный рейс прошел еще веселее,

чем первый.

С пристани Виктор, Маша, Илья со своей Маей отправились к Виктору домой. Его родители уже

переехали на дачу в Пушкино, и они решили воспользоваться этим удобным обстоятельством. Виктор

нашел дома родительскую бутылку какого-то красного вина. Они выпили за их будущий десятый "Б".

Потом Илья, стоя в проеме открытого окна на фоне бледно-розового куста сирени, глядел на Майю

выпуклым немигающим взглядом сумасшедшего Мавра и декламировал строки Пастернака:

... В тот день тебя от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Таскал за собой и знал на зубок,

Шатался по городу и репетировал.

Майя, широко распахнув глаза, влюбленно смотрела на Илью, как на бога, или в худшем случае,

как на забежавшего сюда "на огонек" самого Бориса Пастернака. Но скоро девушки заторопились

домой. Никакие уговоры не помогли, друзьям пришлось со вздохом согласиться и проводить их до

метро. — Могли бы и остаться, — ворчал Илья на обратном пути. — Не надо было смотреть на них

глазами льва холостого, — засмеялся Виктор. Дома они сыграли с горя на сон грядущий пару партий

в шахматы и улеглись спать.

* * *

Разбудил Виктора Илья:

— Вставай, маркиз! — тормошил он его, срывая одеяло. — Тебя к телефону требует какой-то

незнакомый мужик. — Да вставай же ты, черт!

Ничего не понимая спросонья, Виктор вскочил и подбежал к телефону. Звонил секретарь парткома

завода, где работал отец.

— Виктор, — сказал он, — сегодня отец должен приехать в город, так ты ему скажи, чтоб немедля

мне позвонил. Война, брат, началась! Вот, брат, дела-то какие. А в двенадцать ноль-ноль включай

радио, будут передавать правительственное сообщение.

В трубке послышались частые гудки. Некоторое время, ошеломленный известием, Виктор молчал.

Илья вопросительно смотрел на него.

— Война! — прошептал Виктор, — понимаешь, война!!

Они молча быстро оделись и выбежали во двор.

Во дворе было солнечно. Шелест старых лип и тополей сливался с громким птичьим щебетаньем в

радостную утреннюю мелодию. Солнечные дрожащие блики, осевшие на землю сквозь листву, были

похожи на огромных золотисты» бабочек, опустившихся откуда-то с голубых небесных высот. Ребята

уселись на скамейку, закурили, пряча папироски в ладонях. Известие о войне показалось им в эти

минуты противоестественным, нереальным.

— Слушай, маркиз, а может быть, этот дядька того? — сказал Илья и повертел пальцем у виска.

Виктор не успел ответить. Они увидели, как по Ордынке пронеслась защитного цвета "Эмка", потом

услышали, как она где-то за углом со скрипом затормозила и дала тревожный сигнал. Тишина

дрогнула. Птицы смолкли. Ребята переглянулись.

— Нет, — сказал Виктор, — партийный секретарь не "того", он мужик правильный, трепаться не

станет.

Из подъезда вышла пожилая женщина с белым пуделем на поводке. Собачка зло тявкнула на ребят,

подбежала к углу дома и подняла заднюю лапку. Из раскрытого окна второго этажа донеслась

знакомая мелодия танго "Дождь идет".

Ребята поглядели друг на друга и пожали плечами. Скоро приехал Георгий Николаевич. Он еще

ничего не знал. Они ему рассказали о звонке секретаря. Он тут же набрал номер телефона, с минуту

слушал:

— Сейчас еду, — наконец глухо проговорил он, — а ты созывай членов парткома и готовьте

митинг.

Он положил трубку и, стоя у раскрытого окна, некоторое время задумчиво смотрел в сад. Ребята

подошли к нему. Илья спросил:

— Как Вы думаете, Георгий Николаевич, наши танки уже идут на Берлин?

Дружинин повернулся к Илье, поглядел на него рассеянным взглядом и проговорил:

— Да-а-а, ребятки... такие-то дела...

— Но ведь мы же их все равно разгромим в пух и прах! — крикнул Виктор. — Ведь верно?!

— Верно, верно, — проговорил Георгий Николаевич. — А пока отправляйся сейчас же в Пушкино

и сиди там. Учти, чтобы никакой паники! Будь возле мамы. Ты сейчас ей нужнее всех. А я постараюсь

приехать завтра.

И он уехал. Илья помчался к себе домой, а Виктор — на дачу. Он решил проехать до центра на

трамвае. Хотелось посмотреть, что происходит в городе, где-нибудь перекусить, а уж потом — на

вокзал. Прохожие спокойно шли по своим делам, не ведая, что произошло. Он добрался до знакомого

кафе на площади Пушкина, что-то там на ходу проглотил и выскочил на площадь. У памятника

Пушкину, как всегда, лежали живые цветы, молодые папы и мамы баюкали в колясках будущих

великий поэтов. На кудрявой голове Александра Сергеевича спокойно сидел важный и зобастый

белый голубь. В голубом небе медленно плыли крутые пенные облака. Виктор взглянул на них и ему

вдруг показалось, что это вовсе не облака, а морские волны, из которых выходят тридцать три

богатыря с дядькой Черномором впереди. Длинная седая борода Черномора почти касалась крыши "

Известий". Виктор, как завороженный, глядел на это видение,, потом очнувшись, подумал: "Там, где-

то наши с фашистами рубятся, а мне здесь всякие детские сказочки мерещатся... Пижон! — Он

натянул поглубже на лоб свою серую "восьмиклинку" и заспешил на вокзал.

Вагон электрички гудел. Весть о войне уже успела облететь Москву. В вагоне слышались отрывки

фраз: " ...ведь у них же с нами договор", "...Как же они все-таки посмели", "...Ну, ничего, мы им

покажем кузькину мать", "...Неужели уже бомбили Минск?!", "...Будет им Загиб Петрович, запомните

мои слова...". В дальнем конце вагона несколько молодых голосов грянули: "Дан приказ ему на Запад,

ей в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну. ." — Но песня расплескалась в

шуме беспорядочных разговоров и дробном перестуке колес электрички.

В Пушкине, в Зеленом городке, тоже уже всё знали. Мать Виктор и их соседка по даче сидели на

террасе под черной тарелкой репродуктора. Они даже не заметили, как Виктор подошел. По радио

выступал Молотов. Он, как всегда слегка заикаясь, заканчивал читать Заявление Советского

Правительства: "Наше дело правое, враг будет разбит! Победа будет за нами! .

Анна Семеновна, увидев Виктора, вскрикнула:

— Наконец-то! Я совсем потеряла голову!

Виктор рассказал ей все, как было. Мать спохватилась, что ничего еще не готовила и засуетилась у

керосинки. А Виктор побежал на станцию за газетами.

Потом он с ребятами каждое утро бегал на станцию. Они покупали там газеты, узнавали новости,

встречали и провожали воинские и санитарные поезда. Некоторые из санитарных останавливались

надолго. Из опущенных окон вагонов выглядывали бледные лица раненых. Ребята покупали им

газеты и папиросы. Брали у них для отправки им домой треугольнички писем. Некоторым, у кого

руки были в гипсе, закуривали папиросы и неумело свертывали цыгарки. На вопросы раненые

отвечали неохотно. Один из них безнадежно махнул рукой:

— Силища у него громадная, прет, сволочь, как стена.

— А наши как? — допытывались ребята. — Ведь мы же сильней!!!

— Может где и сильней, только на нашем направлении пока что драпаря даем. — Пожилой солдат

с перевязанной головой сказал хмуро и зло:

— Ничего, мальцы, не боись! Мы ему еще дадим прикурить. Придет и наш черед. А ты, сынок,

на-ка трешку и пока эшелон стоит сбегай за маленькой... ублажи раненого бойца.

Санитарные уходили, оставляя запах хлорки, йода и еще чего-то такого, чем всегда пахнет на

железнодорожных путях после поезда.

В сторону фронта через Пушкино шли воинские эшелоны. Они везли покрытые брезентом орудия,