Катастрофа

Атенаита — остров материкового и отчасти вулканического происхождения, как утверждает Макилви, антрополог и этнограф из Огайо, с которым я познакомился вскоре после приезда. Как и австралийский континент, остров сложен из докембрийских пород, базальтовый щит уходит в толщу земной коры, благодаря чему остров считается сейсмически устойчивым. Горное плато Атенаиты чуть ли не самое высокое в Океании. «Между прочим, — подмигнув, сказал мне Макилви, — в ущелье Коруа обнаружены золотые жилы и выходы руды с 76-процентным содержанием железа».

— А вам-то что? — спросил я. — Или вы намерены создать компанию по разработке ископаемых?

Макилви только загадочно хмыкнул.

Вообще мне пришелся по душе этот рыжебородый тип. Видя, что я скучаю, Макилви рассказывает о своих путешествиях и «вахинах», женщинах Океании, — перед приездом на Атенаиту он охотился за экзотикой на островах Тонга и Туамоту…

Вчера Макилви нецензурно бранил своих сограждан за трусость, высокомерие и поклонение сытости.

— Не исключено, что все мы обречены, потому что умерщвляем все, к чему ни прикоснемся. Даже здесь, в Океании, лет пять назад были совсем иные нравы. Цивилизованные люди тянулись друг к другу и сходились запросто, даже незнакомые. У меня в номере месяцами жили волосатые субъекты, которых я поил и кормил только за то, что они обращались ко мне со словом «брат».

— Да, — согласился я, — повсюду прогрессирует отчуждение.

— Политикой я не интересуюсь. Здесь нет телевидения, а радиопередачи ориентированы на обывателя… Нет смысла жить, если не ценить каждого, кто встречается на пути…

Желая отплатить искренностью на искренность, я принялся вспоминать Вену, своих друзей и знакомых. Макилви умел слушать! Его занимали и трогали все детали. Я чувствовал его симпатию и был уверен, что отныне целиком могу полагаться на него.

— Мистер Фромм, — проникновенно сказал Макилви, — ваши слова оживляют тени моего прошлого. И я острее наслаждаюсь тем, что получил здесь, вдали от суеты. Там у меня было то же самое: бег, гнетущая неудовлетворенность, беспокойство, что события обходят меня. Сколько упущенных шансов! Сколько незаработанных денег!.. Только на Атенаите я обрел подлинную свободу. Подле меня нет лихорадочных идиотов, заражающих меня тою же лихорадкой. Здесь тепло, здесь нет необходимости задумываться о своем гардеробе. Да и о своем поведении. Все общество — небольшой аквариум. Мне плевать здесь на доллары, политические интриги и социальную борьбу. Здесь не Полинезия, но все же и здесь полно женщин, которых ты можешь употреблять, не опасаясь конкуренции, — каждая из них предложит себя строго по прейскуранту и не сорвет ни шиллинга больше. Ее не перекупит ни один богач мира, потому что у каждой есть свое достоинство: получив деньги, она спокойно и гордо уйдет к чумазым детям, к мужу или родственникам… В конце концов мы, конечно, и здесь выкорчуем непосредственность, но пока, пока, черт возьми, это единственное место на свете, где душа не знает постоянного пресса зависти и конкуренции. Где тебя принимают таким, каков ты есть. Где от тебя никто не ждет ни подвигов, ни славы…

Мой добрый друг слишком перегрузился кокосовой водкой и явно преувеличил преимущества, связанные с жизнью в Океании, но я был благодарен ему; подспудно меня терзало именно то, от чего он, кажется, освободился: я по-прежнему беспокоился о своем лишенном устойчивости и гарантий положении. Слова Макилви немного успокаивали меня, ослабляли нервное напряжение. Я пожал Макилви руку, и мы, довольные друг другом, отправились пошататься по ночному городу.

Это необыкновенное чувство — в полной безопасности идти по темным улицам. Освещается лишь, и то скверно, главная дорога и немногие учреждения. Все остальное погружено в первозданную тьму, лишь кое-где нарушаемую тихим сиянием керосиновых ламп или огнями костров, — это уже в бидонвиле, беднейшем квартале.

Из-за дороговизны нефти и нефтепродуктов потребление электроэнергии в Куале весьма ограничено. Небольшая электростанция некогда работала на мазуте, но еще британская администрация приспособила ее для использования городских отходов. Станция не обеспечивает всех нужд, поэтому в первую очередь энергией снабжаются холодильные установки, почта, телеграф, клиника, канцелярия его превосходительства, главная техническая школа и два колледжа. Из-за нехватки топлива десять месяцев в году простаивает на рейде военный флот республики — несколько катеров и поношенный сторожевой корабль «Глория», подарок американцев к годовщине провозглашения независимости.

Мы спустились по Индепенденс-стрит в район порта, к причалам. На фоне звездного неба темнел австралийский сухогруз, совершающий чартерный рейс между островами Океании. Там же швартовалось еще несколько моторных шхун.

Улочка напротив причала не сохранила ни единой пальмы. Зато тут было четыре ресторана с ночлежными номерами во дворах и экспресс-бар, принадлежавший недавно умершему сингапурцу, — единственное заведение побережья, вовсю пользовавшееся электричеством, содержавшее джаз-банд и труппу певцов, танцоров и фокусников.

На веранде экспресс-бара чернорабочие или безработные, сплошь меланезийцы, гоняли биллиардные шары по полю из белого пластика. Азартные глаза, мускулистые торсы — обнаженные или в безрукавках. Тут же, галдя, толпились зеваки, среди которых были и австралийские матросы. Они поддерживали друг друга для общей устойчивости. Я заметил наглых парней в оливковых шортах и оливковых куртках. Они явно задирались, разговаривая между собой громко, будто кроме них на веранде никого не было.

— Будет драка, — определил Макилви, увлекая меня в затемненный зал экспресс-бара. — Вы еще не знакомы с этими субчиками?

— Кто такие?

— Об этом громко не говорят. Официально — инструкторы местных полицейских сил, фактически — наемники, ударная сила адмирала в борьбе против партизан. «Дикие гуси», «солдаты удачи»…

— И много их, инструкторов?

— Кто знает, — отозвался Макилви, высматривая свободный столик. — Кое-кто называет наемников «батальоном белогубых», но, по-моему, их здесь десятка три, учитывая, что не всем одинаково везет и кое-кто выбывает…