Катастрофа

Шумел дождь. В его пелене терялись очертания эвкалиптов, помнивших еще времена полного душевного комфорта своих хозяев…

— Зловещее иносказание, — покачал головой Дутеншизер.

— В химической и бактериологической войне результаты еще более непредсказуемы, — нахмурился Такибае. — Гигантские территории, смена температур, дожди и ветры.

— Все это учитывается, — усмехнулся посол. — Уже придуман газ, которым, как целлофановым мешком, можно накрыть весь мир.

— Весь мир, — повторил Такибае.

— Зато через полгода этот мир будет уже совершенно иным.

— Сомневаюсь, — возразил Дутеншизер. — Что произойдет с теми, кто постарается уцелеть? Я полагаю, на этот счет никто не даст однозначного ответа.

— Неужели все мы настолько обречены? — вмешался я, озадаченный тем, с какой отстраненностью обсуждается самый трагический из всех вариантов будущего.

— Не знаю, не знаю, — развел руками Сэлмон.

Адмирал Такибае, просвистав какой-то мотивчик, обернулся к послу:

— Ситуация гораздо опасней, нежели вы думаете. Несмотря на болтовню и горы заверений, кое-кто, действительно, способен пойти на риск ядерной или даже, скорее, химической или бактериологической войны. Опыт истории это подтверждает… А в причинах для острейшего кризиса нет недостатка. Продовольственный или энергетический голод. Непредусмотренное политическое развитие отдельных стран… Близится время, когда обычные средства регулирования и контроля окажутся уже недостаточными…

Мне показалось, я схожу с ума. «О чем говорят эти люди? Откуда у них столько презрения к другим? Откуда такое патологическое бесстрашие? Люди ли они?..»

Дождь кончился, в мокрых кустах бугенвилеи протенькала яркая птица. Из кабинета адмирала донеслись настойчивые телефонные звонки. Когда звонки умолкли, Сэлмон спросил:

— Для чего здесь лошади?

И я вдруг увидел в глубине парка лошадей. Два темных силуэта.

— Лошади? — переспросил адмирал, занятый своими мыслями. — Так, для пейзажа…

«Перед тем как перегореть, лампочка ярко вспыхивает, — подумал я. — И люди, перед тем как совсем обезуметь, щеголяют друг перед другом пустым умом…»

Боюсь, мне не дождаться пенсии: дела идут все хуже и хуже. И в клинике тоже.

Мир завтра погибнет. Непозволительно терять время на суету. Самое разумное сегодня — уединиться, отключиться, приготовиться к смерти в любую минуту.

Асирае получил второе ухо своей жены. Но тактика устрашения на сей раз отказала: Асирае рассвирепел и поклялся отомстить, назвав в газете похитителей «гангстерской бандой империализма». Но что из этого выйдет?

На остров прибыло пополнение для «белогубых». Все держат в секрете, но в Куале уже шепчутся о том, что наемники начали операцию по прочесыванию острова. Неужели расплодилось столько мятежников, чтобы возникла нужда в «прочесывании»? Еще недавно Такибае говорил о «единицах отщепенцев»…

Говорят, будто с какого-то иностранного торгового корабля вертолеты летают на плато Татуа. Власти об этом молчат…

Поскольку ситуации всегда различны, опыт мало помогает. В клинике появились больные, страдающие странной разновидностью слоновой болезни: они почти полностью теряют способность к передвижению и быстро сходят с ума. Возможно, к элефантиазу примешивается заболевание, влияющее на обычную картину симптомов… Чтобы не вызвать паники, я не бью тревоги.

Мы ничего в точности не знаем о мире и его закономерностях, поскольку уповаем на однозначный опыт. Что же касается человека, он придуман только затем, чтобы разрушать гармонию природы: разум его слишком слаб и противоречив и сам по себе не находит стимулов к созиданию.

В бога я, конечно, не верю, но теперь убежден, что существуют явления и силы, не доступные нашему пониманию. По вечерам на лужайке, — возле цветника, где я в прошлом году поставил для красоты глыбы гранита, — из-под земли слышатся хрипы и стоны. Они продолжаются с восьми до девяти вечера, а после исчезают. На это обратила внимание моя служанка Ненуа. Она уверяет, что хрипит и стонет дух человека, который был умерщвлен возле камней. «Дух требует отмщения, иначе будет пролита новая кровь!» — твердит Ненуа.

Когда я послушал звуки и убедился, что змеи или газы здесь ни при чем, я не поленился сходить к малайцу, продавшему мне гранит.

— Далеко ли твоя каменоломня?

— Нет, сэр, недалеко. Если было бы далеко, я бы разорился. За парком Вачача разрешают понемногу ломать камень. У меня есть лицензия.

— Ты нанимаешь, конечно, аборигенов?

— Да, сэр, — малаец терялся в догадках. Я видел, как шныряли его глаза. — Больше здесь некого нанимать.

— Почему ты не заявил об убийстве, которое произошло в каменоломне?

Я брал малайца на пушку. Вся моя «осведомленность» зиждилась на причитаниях Ненуа. Тем не менее торговец тотчас сник — принял разнесчастный вид. Мне показалось даже, что в ту же самую минуту на локтях его куртки появились прорехи.

— Почему вы об этом говорите?

— Не придуривайся, ты прекрасно знаешь, кто я! Дело прошлое, я не собираюсь доносить, но мне необходимо знать, не было ли тут магии?

Томагавк точно поразил цель.

— Вот именно, сэр, — закивал малаец, — тут было настоящее колдовство… Мы используем пиропатроны. Конечно, строгий контроль, но ведь даже тигр не может помешать антилопе побежать в ту сторону, куда она захочет… Пропал ящик со взрывателями и динамитом. Я допросил рабочих. Они отрицали свою вину, а потом одного из них нашли в карьере убитым. На него все и свалили. Будто бы он крал динамит. Вы понимаете, не в моих интересах впутывать полицию, тем более что убийство было ритуальным. Я бы навредил себе, если бы вмешался в их обычаи…

Мне излагалась давно приготовленная версия, но, черт возьми, меня интересовало во всей истории совсем другое…

Я не вижу ничего антинаучного в том, что некоторые материальные объекты не могут быть обнаружены и осмыслены с помощью доступных ныне нашему познанию средств. И вообще, точка зрения, что абсурд невозможен, не выдерживает критики. Абсурд — это предел, за которым мы не воспринимаем разумности…