Орленев

этой повести. Слушатели удивлялись, как ловко юный любитель

повторяет манеру чтения знаменитого актера. Но гимназист Орле¬

нев был не только копировщиком чужой игры; в какой-то момент

в его повторениях появлялись новые подробности. Так, например,

в его передаче повести Гоголя была клиническая картина бо¬

лезни, пугающая достоверностью всех стадий распада человека,

его погружения в тьму. Но был у его Поприщина и момент само¬

услаждения, когда бредовая идея подымала титулярного совет¬

ника над зловещей обыденностью и, упоенный своей значитель¬

ностью, он чувствовал себя персоной, генералом, королем Испа¬

нии. Трудно понять, откуда у подростка двенадцати-тринадцати

лет возникали такие прозрения. Видимо, актерская интуиция мо¬

жет проявиться и в очень раннем возрасте, хотя театр — искус¬

ство взрослых и вундеркиндов в нем не бывает. Орленев шел от

известного образца, но в чем-то уклонялся от него, и в этих по¬

правках или ретушевке заключалось начало его творчества.

Когда Николай Тихонович узнал, что его сын хочет стать ак¬

тером и собирается поступить в театральную школу, он надолго

потерял покой. Страстный поклонник искусства сразу опомнился,

к нему вернулось благоразумие; одно дело невинное любитель¬

ство на пороге старости, другое — профессия на всю жизнь. Он

отнесся с недоверием к этой авантюре и, чтобы проверить себя,

пошел за советом к Самарину, ученику и ближайшему преемнику

Щепкина; тот сказал, что актеру в новые времена нужно универ¬

ситетское образование. И тогда Николай Тихонович проявил твер¬

дость и запретил сыну думать о театре. Но было уже поздно, ни¬

что не могло изменить его решения. Даже разрыв с семьей.

Быстро промелькнули последние месяцы его оседлой москов¬

ской жизни; в двадцатые годы он сравнивал их с кинематографи¬

ческой лентой, имея в виду немой фильм с его мельканием лиц

и стремительностью движений. Одно событие сменяло другое. Из

одной гимназии его выгнали, другую он бросил. Держал экзамен

в училище при императорских театрах и легко попал в ученики-

экстерны. На экзамене он читал стихотворение Никитина «Порча»

(«Болесть»), то самое стихотворение, которое без малого четверть

века спустя он прочтет Толстому в Ясной Поляне. Читал Орленев

хорошо и на экзамене и вдруг запнулся — ему показалось, что

коллегия судей и экспертов во главе с Г. Н. Федотовой слушает

его рассеянно, без достаточного внимания, что называется, впол¬

уха. Улыбнувшись, он на мгновение замолчал и обратился к экза¬

менаторам с просьбой разрешить ему, поскольку стихотворение

длинное — целых сто двадцать строк — и, очевидно, скучное,

сразу прочесть его последние строфы. Это было вопиющее нару¬

шение правил, но в улыбке Орленева было столько доверчивости,

и вид при этом был у него такой лукаво-заговорщицкий, и он был

так застенчиво-скромен, хотя держался уверенно, что достойней¬

ший ареопаг, не совещаясь, единодушно принял его в школу, как

многообещающего актера на комические роли.

В училище по собственному выбору он готовил главную роль

«современного Кречинского» в модной пьесе «Наш друг Неклю-

жев», но по молодости и недостатку солидности, необходимой

в этом случае, не получил ее; ему досталась в этой же пьесе роль

Капитоши, комика-простака, которую позже (в весеннем пробном

дебюте) отметил Островский. В протоколе испытаний, «бывших

на сцене Малого театра в марте 1886 года», Александр Николае¬

вич записал, что у «очень молодого артиста» Орлова «хорошие за¬

датки», хотя он «недостаточно подготовлен»6. Островский был

скуп на похвалы, особенно когда речь шла об актерах с еще не

установившимся, не развитым дарованием. Собственно говоря, Ор-

ленева он тоже не хвалил, он только сказал: «Этого надо взять» 7.

Но если учесть, что взять его он хотел в школу особо одаренных

молодых людей, с создания которой и должны были начаться ре¬

формы в театре, смысл сказанных слов станет ясным.

Потом, когда сезон кончился, полный надежд и впечатлений

от знакомства с искусством корифеев Малого театра (в год своего

ученичества он не раз выступал в толпе на его сцене), Орленев

уехал в деревню под Москву и провел там на природе счастливое

лето. Делил время между охотой, рыбной ловлей и игрой, читал

в лицах стихи и пьесы, в его репертуаре были даже сцены из

пушкинского «Бориса Годунова». Какой-то поп-расстрига играл

Пимена, а он Григория Отрепьева. Крестьяне собирались толпами

на эти спектакли-концерты в деревенском сарае. Оплата была на¬

туральная. И эта прекрасная свобода и простота так пришлись по

духу Орленеву, что отныне и до конца дней его преследовала

мысль об устройстве театра для крестьян. Пройдет двадцать че¬

тыре года, и весной 1910 года он пошлет своему близкому другу

критику Д. Л. Тальникову телеграмму: «Вчерашний день лучший

всей моей жизни. Начал бесплатный крестьянский спектакль. Не

могу найти радостных слов моему ликованию» 8. Но безмятежно

райская жизнь в подмосковной деревне вскоре кончилась: счаст¬

ливые сны долго не длятся. Из Москвы пришло сообщение

о смерти Островского и о том, что судьба школы, в которой дол¬

жен был учиться Орленев, под угрозой. ..

Много лет спустя, вспоминая лето 1886 года, он говорил

о тени, которую бросают великие события на случайно оказав¬

шихся в их орбите спутников. Он видел Островского один только

раз; что было общего у великого национального писателя и без¬

вестного дебютанта, и тем не менее эта смерть изменила все те¬

чение его жизни.

Он вернулся в Москву и не знал, чем заняться. Родительский

дом он бросил и ночевал где придется, иногда на бульварах. Кор¬

миться ему было нечем. Он дошел до отчаянного положения

к тому времени, когда антрепренер Пушкин-Чекрыгин подрядил

его «по дешевке» в свою труппу и повез в Вологду. Антрепренер

взял его почти что с улицы, но, как человек бывалый, с первого

взгляда сообразил, что этот привлекательный и неглупый маль¬

чик не затеряется в его театре. И для Орленева контракт с Пуш-

киным-Чекрыгиным был удачей, он опять чувствовал себя счаст¬

ливым, хотя, отправляясь в странствия, понимал, как плохо под¬

готовлен для самостоятельной жизни и публичного творчества.

На этот счет он не обманывался, по гпал от себя неприятные

мысли, потому что все ведь получилось так, как он того хотел.

Правда, эти неприятные мысли не раз возвращались к нему по¬

том, и в минуты слабости он жаловался друзьям, что его вообра¬

жение далеко обгоняет его знание и что такая несоразмерность

доставляет ему много тяжелых неудобств.

Те несколько лет, которые он провел во второй московской

гимназии на Разгуляе, не прошли для него даром. Эта гимназия

внесла свой вклад в русскую филологию: в тридцатые-сороковые

годы в ней преподавал русский язык и словесность молодой Бу¬

слаев, в пятидесятые годы ее с отличием окончил Александр Ве¬

селовский. В годы, когда в гимназии учился Орленев, там не

было звезд такой величины, но традиция сохранилась, и его учи¬

тель русского языка был автором книги о «Гамбургской драма¬

тургии» Лессинга. Из обстоятельной работы инспектора гимназии

С. Гулевича, выпущенной к ее пятидесятилетию9, мы примерно

знаем, чему учили в ней Орленева. Здесь он познакомился с рус¬

ской поэзией, читал на латыни Овидия, изучал средневековую

историю Запада и русскую историю, начатки математики, на¬

чатки естествознания и т. д. Это был только разбег, подступ

к культуре, самые первые ее звенья; к более глубоким ее пла¬