Орленев

ная жизнь осложнялась, и в налаженный, полусонный ритм (дей¬

ствие в этих водевилях чаще всего почему-то происходило в раз¬

гар лета на даче или в городском парке) врывалась буря, пусть

буря в стакане коды, по обязательно буря. От какой-то искры

вспыхивала любовь, и вместе с пей возникали препятствия, пу¬

стяковые препятствия, которые вскоре рассеивались, но пока что

расцветало чувство внезапно полюбивших друг друга молодых

людей.

Когда Орленев и его неизменная партнерша Домашева пере¬

брались в Петербург и продолжали выступать в старых и новых

водевилях любовно-лирического цикла, репортер «Петербургского

.листка» как-то спросил актрису: «Какие чувства вы любите изо¬

бражать?» Она ответила: «Люблю изображать молоденьких деву¬

шек с их рано пробуждающимся чувством любви, трогательной

душевной тревогой, невинным кокетством и грациозной ша-

лостыо — их внутренний мир мне дорог и понятен» 13. Этот ответ

многое объясняет в диалоге любви, вторым участником которого

был Орлепев.

До него роли влюбленных подростков у Корша называли «фи¬

сташками» и щелкали их дюжинами. А он относился к своим

гимназистам с такой серьезностью, что, по словам Кугеля, даже

открыл у них «душу Печорина и Аммалат-Бека»14. Он забав¬

лялся, дурачился, если был повод для мистификации — щедро

им пользовался, понимая, что деньги ему платят как комику-про-

стаку и что скупой Корш (постановка «Детей Ванюшина» Най¬

денова обошлась ему в 3 рубля 60 копеек, что мы знаем со слов

Н. М. Радина) не зря прибавил к его месячному жалованью два¬

дцать пять рублей за веселый талант. И все-таки, развлекая пу¬

блику, он не унижал своих героев, напротив, независимо от неле¬

постей и натяжек сюжета они у него действительно влюблялись,

и марионетки на ниточках превращались в людей.

Юношеская любовь, чувство еще отроческое и уже окрашен¬

ное первой зрелостью жизни, проходит через многие роли Орле-

нева начала и середины девяностых годов. Журнал «Артист» пи¬

сал, что дирекция театра Корша, «как будто обрадовавшись, что

нашла двух прекрасных исполнителей» на роли влюбленных под¬

ростков, ставит «одну пьесу за другой», повторяющие «те же сю¬

жеты» 15. Автор высказывал опасение: не потеряет ли игра акте¬

ров своей непосредственности от этих вынужденных повторений?

Опасение не напрасное: Орлепев избегал однообразия только по¬

тому, что за водевильными масками всегда искал натуру с ее бо¬

гатством меняющихся оттенков, с ее безостановочным движением,

искал и довольно легко находил. Конечно, у реализма в театре

тоже есть предел, связанный с личностью актера, с тем, что его

способность перевоплощения не безгранична. Но в первый мос¬

ковский сезон Орленеву до предела было еще далеко, и каждый

из его влюбленных был влюблен по-своему, ни в чем не повторяя

предшественников.

В разнообразном мире этого водевиля существовало и некое

постоянство. Юношеская любовь у Орленева всегда была внезап¬

ной, с первого взгляда, с первой улыбки. Водевиль не оставлял

времени для обдумывания, для кристаллизации; все должно было

происходить в считанные минуты, и такой стремительный темп

был Орленеву по душе. Ему нравилась отчаянная, с надрывом и

романтикой, в самом деле печоринская любовь — она давала удоб¬

ный повод для насмешки, и она же скрывала в себе, если глубже

приглядеться, искреннее чувство, застенчивое и потому чуть-

наигранное, чуть-чуть позирующее. И была еще одна повто¬

ряющаяся черта у этой юношеской влюбленности — ее всепогло-

щенностъ. Тут тоже был повод для насмешки; сосредоточен¬

ность — это ведь еще и безразличие ко всему, что выходит за

пределы твоего интереса, рассеянность, чудачество, немотивиро¬

ванные поступки, конфликт с житейским здравым смыслом. Но

в таком состоянии самозабвения и полной поглощенности чув¬

ством есть и выигрышная сторона для актера-психолога. Мир

героя сужается до одного человека, зато как вырастает этот чело¬

век, даже если это самая заурядная пятнадцатилетняя гимна¬

зистка Лидочка, дочь начальника отделения департамента, из

водевиля «Роковой дебют». Любопытно, что в печатном издании

этого водевиля16 рядом с перечнем действующих лиц указываются

исполнители: Лидочка — г-жа Домашева, Всеволод Малыжев —

г. Орленев, что должно было служить надежной рекомендацией

для провинциальных актеров.

В наши дни, перечитывая водевили, которые играл Орленев,

задаешь себе вопрос, как из этой скудости произрастала его фан¬

тазия, его комический талант, его реализм, с теми бесчислен¬

ными красочными подробностями из области быта и из области

психологии, которыми не переставала восхищаться критика на

протяжении всех девяностых годов. Была, например, такая коме¬

дия в одном действии «Под душистой веткой сирени» В. Корне-

лиевой17, долго продержавшаяся в репертуаре Орленева и хорошо

принятая публикой. Как и полагается в этом жанре, в ее основу

взято недоразумение. Он, «только что кончивший курс в частном

учебном заведении» (к тем, кто кончил казенные учебпые заве¬

дения, цензура относилась ревниво, и драматурги предпочитали

их не упоминать), и она, «недавно из пансиона», пришли летним

вечером на свидание в парк, а их «предметы» или «сюжеты» (ос¬

тавшиеся за сценой Варенька и Дмитрий Николаевич) почему-то

не явились. Далее действие развивается по принципу строгой

симметрии. Он и она ждут, ждут и потом знакомятся, и, по¬

скольку оба оказываются в невыгодном положении отвергнутых

партнеров, легко находят темы для увлекающего их разговора.

А потом все идет crescendo: улыбка, дружеское расположение,

милое признание, слезы, протянутые друг другу руки и, наконец,

вечная любовь. В заключительном явлении комедии он и она вы¬

ходят смущенные из-за кустов и обмениваются репликами:

«Он (вполголоса). Прощай, голубка!

Она (так же). Прощай, медвежонок!

Оба (посылая друг другу воздушные поцелуи). До завтра!»

После этих слов влюбленные разбегаются в разные стороны и

идет занавес.

И вот представьте себе, па протяжении многих вечеров пу¬

блика смотрит эту нехитро придуманную историю, смеется, апло¬

дирует и по многу раз вызывает Орленева и Домашову. И очень

сведущие люди находят в их игре даже тургеневские мотивы.

И кто-то в газетах, может быть, сам Амфитеатров, пишет о «веч¬

ной музыке», которую он услышал в непритязательном анекдоте,

сочиненном актрисой Кориелиовой. И придирчивый, разборчивый

Кугель отдает дань искусству Орленева, из пустяков творящего

чистейшую лирику. Притом заметьте, что эта чистейшая лирика

не была бестелесной, в ней слышался голос просыпающейся му¬

жественности, такой естественной и согласной с природой, что и

самый строгий цензор нравов нс мог бы ее упрекнуть в грехов¬

ности. А если бы кто-нибудь и упрекнул, то у Орленева был готов

контраргумент: шутя, он говорил в дружеском кругу, что любовь

в бессмертной трагедии Шекспира тоже детская, на переломе от

отрочества к возмужанию.

Вторая зима у Корша была короткой. В разгар сезона, в ок¬

тябре 1894 года, умер Александр III, был объявлен государствен¬

ный траур и надолго закрылись театры. До этой паузы Орленев

сыграл много ролей: Вово в «Плодах просвещения» — газеты

в меру его хвалили («сумел уберечься от шаржа»), по выделяя

из общего, не более чем заурядного ансамбля; пастуха по роду

занятий, сиятельного принца по крови в пьесе «Васантасепа», на¬

писанной по мотивам старой индийской поэмы,— действие в ней

происходило за пятнадцать веков до нашей эры, и Орленев весело