Орленев

него достается за то, что он растратил свой громадный «чернозем¬

ный» талант «по провинциальным захолустьям». Надо сказать,

что такие упреки повторялись тогда и в критике московской: «Ца-

ревококшайскам и Тетюшам отдал он жар души»,— не без над¬

менности писал столичный автор, одним взмахом пера зачеркивая

труд актера-просветителя. Есть у Мокульского и другие упреки

в адрес Орленева (типичный самородок, без традиций), однако

заканчивается его статья на высокой ноте: «Орленев, быть может,

старомоден, неровен, не гармоничен, но зато он вполне самобы¬

тен и, главное, прекрасен» 17. Его приезд в Ленинград стал замет¬

ным художественным событием.

Если его так встречают — зачем ему бросать гастролерство,

он еще поездит по России. Но вести тот образ жизни, который

он вел на протяжении десятилетий, ему трудно. Обязанностей

у него всегда было много, теперь их стало больше, кроме игры

и художественного руководства труппой еще прибавилась адми¬

нистрация, вплоть до бухгалтерии. В его записных книжках ря¬

дом с режиссерскими замечаниями теперь мелькают десятки фа¬

милий и столбики цифр: кому он должен и кто у пего в долгу...

От этих таблиц он готов выть! А положиться ему не на кого.

В одной поездке администраторы его подвели и безрассудно под¬

няли цены на билеты: «Теперь везде полное безденежье, а они

в такой кризис захотели обогатиться и, конечно, сели на мель, и

меня, неповинного, посадили с собой!» В другой поездке админи¬

страторы оказались людьми пьющими и явились к нему «с соблаз¬

нительными напитками, но я отклонил, как Гамлет отравленный

кубок». В третьей ему попались жуликоватые дельцы, иметь дело

с которыми неприятно и небезопасно. На кого же ему рассчиты¬

вать, если не на самого себя? Особенно теперь, когда никак не

угадаешь, чем кончится поездка — аншлагами или провалом?

В Орле он, например, собрал со спектакля шестьдесят пять руб¬

лей, попробуй прокорми на эти деньги труппу и семью!

Когда-то во время его первого вологодского сезона у антре¬

пренера Пушкина-Чекрыгина было любимое словечко — бюджет.

Орленев и спустя сорок лет поеживался, когда его слышал. Теперь

у всех на устах другое словечко, тоже модное — конъюнктура,

плохая конъюнктура, неблагоприятная конъюнктура... Ему не

нравится это латинское и нелегкое для русского произношения

слово и само по себе, не нравится и то, что оно означает. Вот

в Харькове, где его гастроли всегда проходили с успехом, чтобы

расплатиться с долгами, ему пришлось заложить гардероб для

«Федора», потом он его выручил, но каких усилий это стоило.

Он никогда не любил богатый постановочный стиль в театре, де¬

коративную красоту, даже освященную именами Бенуа и Добу-

жинского. Не любит он и современный конструктивизм с его

функциональностью и игрой в геометрические формы. Его

идеал — строгость и даже аскетизм на сцене. Но строгость, а не

нищета; декорации же, которые он возит с собой, так износились

и истрепались, что вполне подошли бы для «бурсацких аллего¬

рий» в исполнении чубатых переростков в прошлом веке.

Что-то ему надо делать. Может быть, в самом деле перейти

на окончательную оседлость и стать актером какого-нибудь сто¬

личного театра? Но это вовсе не так просто, хотя в качестве ре-

комендателя в его случае выступает Луначарский. В начале

1925 года Орленев пишет жене: «С Малым театром в условиях

не сошелся. Они, зная мои обстоятельства, уж очень захотели меня

прижать». Возможно, что и требования актера выходили за при¬

нятые нормы. Промелькнул Орленев и у Мейерхольда, об этом

есть интересная запись в воспоминаниях М. И. Жарова. Мемуа¬

рист точно не помнит, для какой именно роли пригласил Мейер¬

хольд старого гастролера (не то для «Гамлета», не то для «Царя

Федора»). Во всяком случае, Павел Николаевич на протяжении

какого-то времени приходил на репетиции в театр, сидел в ложе

и много и весело рассказывал о своей актерской жизни. Актеры

встретили его очень приветливо и слушали с большим вниманием.

«Шепотом, искоса поглядывая на сцену, где репетировал Мейер¬

хольд, он говорил: «Я уже, наверное, староват для Всеволода,

хотя... О-о, этот Всеволод! Он любому старому актеру «воткнет»

такой шприц, что сразу станешь молодым... Упрямый и требует

от актера многого... Ну, да вы молодые! Он и многое дает... На¬

бирайтесь» 18. Так же неожиданно, как появился, он исчез с «мей-

ерхольдовского горизонта», о чем Жаров очень сожалеет.

Что же выбрать — тихую обеспеченную жизнь на покое в ка¬

ком-нибудь академическом театре (Луначарский по-прежнему

предлагает посредничество), без каких-либо обязательств, по и

без ясно обусловленных прав, статут пенсионный в наилучшем

его варианте, либо будни гастролерства, мытарства и материаль¬

ную скудость и какие-то новые и пока неизвестные ему самому

планы. Несмотря на явные признаки подтачивающей его изнутри

болезни, он выбирает вариант, не сулящий никаких благ. Правда,

здесь сказывается и то обстоятельство, что он хочет встретить

свой юбилей, не меняя образа жизни, который вел без малого

четверть века. Сроки юбилея уже приближаются.

Двадцать пятого ноября 1925 года, измученный поездками- ~

весной в Латвию и Эстонию, летом в Центральную Россию,

осенью в Оренбург, Ташкент и Донбасс,— Орленев возвращается

в Москву. Пять дней спустя на заседании юбилейного комитета

обсуждается порядок его чествования в марте будущего года

в Большом театре. Как лучше отметить эту дату, небезразличную

всем собравшимся? Режиссер Е. О. Любимов-Ланской предлагает

по примеру недавних ермоловских торжеств организовать шествие

московских театров со знаменами к дому, где живет Орленев.

Художественный театр готов поставить в праздничный вечер си¬

лами своей труппы два акта «Царя Федора» с участием Павла Ни¬

колаевича. Он пока еще раздумывает и не знает, какую из своих

ролей будет играть в этот мартовский вечер; в конце концов он

выбирает Раскольникова. До юбилея еще целых три месяца; сбе¬

режений у него нет: как прожить это время? И, вроде как бы ин¬

когнито, он отправляется на кинофабрику, чтобы участвовать

в массовках, там люди всегда нужны... Его сразу узнают и счи¬

тают, что это очередная забавная выходка популярного актера.

«Вот отпразднуете юбилей,— говорят ему,— и милости просим!

Берите любую роль!» Раньше он не скрытничал бы и сказал, что

заработок ему нужен до зарезу, теперь он молчит, момент не тот!

Новый год начинается с поздравлений. Письма к Орленеву

идут со всех концов страны. Юбилейная волна постепенно захва¬

тывает и газеты. 1 марта 1926 года «Вечерняя Москва» проводит

анкету-опрос: кто из современных актеров заслуживает звания

народного артиста? В анкете участвуют четырнадцать человек,

десять из них называют Орленева. В. Э. Мейерхольд пишет корот¬

ко: П. Н. Орленев. Председатель ЦК Всерабиса Ю. М. Славинский

излагает свои соображения более обстоятельно: искусство Орле¬

нева дорого ему потому, что, актер-психолог, он представляет ста¬

рую школу сценического мастерства в ее высшем взлете. Ответ

критика В. И. Блюма такой: «Не задумавшись — Орленев. По¬

думав— Орленев». Молодой П. А. Марков — он был тогда пред¬

седателем Репертуарно-художественной коллегии МХАТ — тоже

называет Орленева. Такого же мнения держатся и поэт С. М. Го¬

родецкий и историк театра В. А. Филиппов. Поразительное еди¬

нодушие при пестром составе опрошенных.

В день юбилея, в понедельник 8 марта, он проснулся рано и

сразу сел за стол. Процедура празднества уже давно была раз¬