Руны судьбы

— Дьявол? — хмыкнул брат Себастьян. — Нет, конечно. Слишком много чести. Обыкновенный валашский разбойник. Да и навряд ли Люцифер являлся бы средь бела дня.

— Т-тогда в чём опасность т-таких знахарей, как он?

— Опасность в том, что люди, подобные ему, расшатывают сам фундамент церкви, уподобляясь дровосеку, рубящему сук, на котором он сидит. Не имея никакого основания на то, они присваивают самовольно право исцелять и совершать обряды и разве что — не отпускать грехи. Отсюда разложение и спесь, а с церковью уже никто не считается. Взгляни, что делается всюду и вокруг тебя. Мирская жизнь пронизана религией во всех своих проявлениях и сферах.

— Да, но разве это плохо?

— Не плохо, и не хорошо, — брат Себастьян остановился у окна, как незадолго до него стоял его ученик, и продолжил, созерцая дождь, бегущий по стеклу. — Деревенские знахари врачуют страждущих молитвой наравне с бесовским заговором, цирюльники рвут зубы и пускают кровь, призывая в помощь святую Аполлонию и святого Христофора. Ведь до чего дошло — святых используют не как заступников пред богом, а как звено при исцелении вообще! В лотерее в Бергенена-Зооме вместе с ценными призами разыгрываются индульгенции. Святые таинства перестают быть таковыми, а порою принимают формы попросту бесстыдные. Вспомни, Томас, ты ведь сам неоднократно видел местные поделки «Hansje in den кelder», то бишь, «Гансик в погребке», как их здесь называют — статуэтки Девы Марии, у которой можно распахнуть чрево и внутри увидеть изображение Троицы.

Брат Томас покраснел и сделал вид, что снова занялся своим пером.

— Да, это в самом деле выглядит н-неблагочестиво, — признал он. — Столь фамильярное отношение к сакральному з-заслуживает всяческого порицания.

— Что? — брат Себастьян обернулся. — О, дело совсем не в том, как народ видит Пресвятую Деву. Пускай бы даже так. Подобные статуэтки есть даже в монастыре кармелиток в Париже. А вот само изображение Троицы в виде плода чрева Марии представляет ересь. И так везде. Гийом Дюфай перелагает в мессы всякие мирские песенки, навроде «L'omme arme» или «Tant je me deduis»… А эти богомерзкие мотеты, когда слова подобных песенок, — таких как, скажем, «Baisez-moi, rougez nez» вплетают в тексты литургии!? Народ Божий всё больше наклоняется к торговле, к междоусобицам, в городах уже не только изъясняются, но даже и пишут на вульгарных наречиях. уж не из этого ли проистекает вредное желание переложить Священное Писание с латыни на мирской язык? Вот главная причина ереси! Что будет с верой, если Библию начнут читать и толковать все, кому не лень — и угольщик, и трубочист, и свинопас?

— Свинопасы не умеют читать.

— Не важно. Так во всём. По праздникам на мессу ходят лишь немногие, и мало кто дослушивает её до конца. Коснутся пальцами святой воды, приложатся к иконе и уходят. Молодёжь редко посещает церковь, да и то лишь затем, чтобы пялить глаза на женщин. Церковь стала домом свиданий! Что останется от церковной мистерии, если искупление грехов сочетается с домашней работой: растопить печь, подоить корову, почистить горшки? Упадок, сын мой, мерзостный упадок:

— Но разве в м-мирскую жизнь не д-должно входить истолкование земного посредством небесного?

— О, да, естественно, но в этом нету ничего предосудительного, если человек для выражения своих чувств использует язык священного писания. Ведь вспомни, когда Фридрих и Максимилиан въезжали в Брюссель с маленьким государем Филиппом, горожане со слезами на глазах говорили друг другу: «Veez-ci figure de la Trinite, le Pere, le Fils et Sancte Esprit»[8].

Брат Томас промолчал. Расправил на столе рисунок.

— Я чувствую его, — сказал он наконец, глядя на изображенье травника. — Он где-то здесь, недалеко, а иногда, когда я гляжу на этот портрет, мне кажется, как будто он где-то рядом. Иногда мне почему-то кажется, что он… тоже ищет нас.

Брат Себастьян вздохнул и ободряюще положил ему руку на плечо.

— Будь крепок духом, Томас, черпай мужество в достойном подражания примере Инститориса и Шпренгера[9]. Мы движемся по верному пути, не смотри назад: за нами не солдаты, за нами — сила нашей правоты. Мы найдём их. В этом наша миссия от Бога, Папы и от короля. Не бойся собственных сомнений, сомнения опасны лишь для того, кто бежит от Всевышнего, у всех же остальных сомненья только укрепляют веру. Хотя тебе ли сомневаться в собственной стезе? Я сам свидетель, что в твоём присутствии неоднократно совершались чудеса, иконы источали миро, и распятия кровоточили настоящей кровью — это ли не знак, что на тебе лежит благоволение Всевышнего?

Брат Томас ничего не ответил, и воцарилась тишина, лишь дождь стучал в окно, да потрескивал огонь в камине.

Травник пристально смотрел на них свинцовым прищуром карандашного рисунка.

Свадьба.

Запоздалый поезд вывернул из-за поворота разукрашенными экипажами и теперь катился к Ялке с гомоном, гульбой, со звоном бубенцов и песнями цыган. Возок, коляска с молодыми, две двуколки и фургон. Скрипки, дудки, барабан, цимбалы, истошные взвизги губной гармоники — музыка сливалась в нестройный, но весёленький мотивчик, поверх которого орали песню разухабисто и пьяно. Ялка молча отступила в сторону.

В глазах у девушки была усталость. Две последние недели Ялка провела в дороге, изредка ночуя в трактирах и на постоялых дворах.

Лишь один раз её пустила к себе на постой сердобольная крестьянка. Ночевать в лесу становилось всё тяжелей и неприятней: наступали холода, и если не было какого-нибудь шалаша, то не спасали ни костёр, ни тёплая одежда. А три дня тому назад у девушки открылась кровь, и как всегда не вовремя. То ли от холода, то ли из-за тягот пути месячные очищения в этот раз прошли особенно болезненно. Ялка поначалу стоически держалась, но потом дожди и холод всё-таки загнали девушку на постоялый двор, уйти с которого она в себе сил не нашла. Пришлось снять комнату и три дня отлёживаться и отстирывать бельё. На проживание и стол ушли все деньги, благо сердобольная хозяюшка не стала брать с неё за мыло и за воду. Всё это время Ялка не могла ни о чём думать, и даже вязание валилось у неё из рук.

Но нет худа без добра — вынужденная передышка и впрямь пошла ей на пользу — за две недели странствий девушка успела основательно запачкаться, одежда, пыльная и грязная, порвалась в нескольких местах. Ещё немного, и Ялка стала бы сама себе противна. Трактирщик вопреки традиции содержал при постоялом дворе маленькую баню, и Ялка, вставши на ноги, использовала выдавшееся у неё свободное время на то, чтобы привести себя в порядок, затем расплатилась с хозяевами за постой и побрела дальше.

Везде, где Ялка проходила, в деревнях, на постоялых дворах, в трактирах, у колодцев и на мельницах спрашивала она про рыжего травника.

Говорили разное. Одни плевались и крестились, кто-то пожимал плечами, кто-то — вспоминал, как видел травника, когда тот излечил кого-то где-то. Кто-то отводил глаза. А в одном трактире, где селяне из окрестных деревень гуляли праздник, оброненные девчушкой робкие слова вопроса спровоцировали долгий спор с последующим мордобоем и, как водится, последующим же примирением.

— Ха! — заявил ей как-то в кабаке подвыпивший крестьянин в драном кожухе, чадя огромной трубкой и всё время сплёвывая себе под ноги. — А как же, девка, знаем, слыхивали! Лис, он, значится, и есть такой. Лукавый, значит.

8

«Смотрите, вот Святая Троица — Отец, Сын и Дух Святой!» (фр.)

9

Инститорис и Шпренгер — авторы трактата «Malleus Maleficium» («Молот вельм»)