Страница 7 из 56
— Привет, Рике, ты идешь со мной, — спросил Гогай, открывая дверь кафе.
— Иду. Шмуль, я заплачу тебе вечером.
Розенбаум кивнул, любовно обнюхивая голову карпа в желе, которую только что принесла ему его любовница мадам Гольденберг.
Гогай и Плантэн, не торопясь, спустились по улице Сен-Мартэн. Гогай вздохнул.
— Разве это не несчастье — в такую солнечную погоду отправляться на весь день в метро!
— Я должен тебе сказать, что это уж слишком, — возмутился Анри. — Тебя, по крайней мере, никто не заставляет это делать!
— Рике, ты что, думаешь, что попрошайничество приносит такие же доходы, как нефть? Что я котируюсь на бирже? Может, меня на работу возит шофер? Поверь мне, если я прекращу просить милостыню, то никто не займет мое место!
— Улисс, знаешь, пойди пожалуйся кому-нибудь другому, ладно? У меня нет времени. Если я тебя когда-нибудь встречу, я брошу тебе пуговицу от штанов.
— Если бы каждый француз дал мне 20 су, — размечтался Гогай, — всего 20 су, это ведь ничто, это один сантим, не многие даже будут наклоняться за такой монеткой, то у меня, у Гогая, было бы по крайней мере 400 000 франков, 40 миллионов старых франков, ты представляешь?
Он великодушно добавил:
— Я дал бы тебе половину, Анри. Не благодари меня. Это естественно. Двадцать су… Правда, это ужасно, насколько люди скупы! Они ободрали бы даже вошь, чтобы продать ее шкуру!
Друзья подошли к станции метро Шателе. Люди выходили, толкались, спешили, бросались вперед, застывали смирно перед хмурыми здоровяками, которые часто ходили парочками, как участники дуэта в мюзик-холле: «Баллош и Вальсоер… Рубиноль и Тюрлют… Жоуез и Руло…»
Гогай, наклонив голову, внимательно смотрел на эти гонки, более хаотичные, чем суета насекомых.
— Монтень писал, что однажды Эзоп увидел, как его хозяин мочится во время ходьбы. «Так что же, — воскликнул он, — может, нам теперь нужно и испражняться на бегу?» Мы к этому идем, Рике, мы к этому идем!
— Я, во всяком случае, пошел. Привет, папаша, я уже опаздываю.
Плантэн направился по тротуару к «Самару», а друг еще долго сопровождал его сочувствующим взглядом.
«Держите, бедняжка», — пропела какая-то дама, вкладывая монету в руку Гогая. «Нормально, — подумал он, — у меня сегодня подходящий вид», и окунулся в не очень свежую прохладу подземных коридоров.
Большинство рыбаков были сейчас у воды. Раздвигая туман и занавеси зари, они добрались до своей реки с бьющимся сердцем, сонные, но растроганные этой жизнью, наконец-то обретенной после месяцев медленной смерти, дыма заводов, быстрых взглядов на часы, этих «здравствуйте, мсье», расписаний поездов, метро, черной дряни — «кусочком или нарезанной». Они были здесь, на берегу, и ангел-хранитель рыбаков говорил им, что синяя птица — это не сон. Они были здесь, нагруженные снаряжением, тщательно подобранным в течение серого года, в их корзинках было счастье сыра и вина, в головах — туман надежды и вид луговых цветов. Нет, они не зацепятся крючком за ветку, нет, дождя не будет, эта мерзкая туча уплывает отсюда и издохнет там, над жандармерией, нет, эта огромная рыба не порвет их леску.
Нежное, как рука ребенка, солнце ласкало их кепки, отблески ручейка перебегали с одного гольяна на другого. Свежая плотва с пурпурными плавниками приятно пахла травой, била хвостом в новом садке. «Я вам его рекомендую, это очень удобная модель, с мелкими ячейками и широким отверстием».
Плантэн с теплотой думал о них, облокотившись на прилавок в отделе рыбной ловли. По крайней мере, в этом отделе почти не было женщин-покупательниц. Конечно, рыбаки никогда не знают, чего они хотят, они придираются к мелочам, колеблются — одержимые, нервные, назойливые. Но он знал, где они были в этот час, вместе с тем тысяча и одним приспособлением, которое он им продал. Он представлял себе их реки, их любимые местечки — там, где скошена трава, там, у сухого дерева или у старой лодки, пейзажи, мимо которых они проходили, не видя их, в поисках тенистой тропинки, той, что держа за руку, приведет их туда, где бежит сказочная вода, та, о которой они так долго мечтали, засыпая в своих кроватях, а потом их мысли прерывал дурацкий день, который сменится новым завтра и потом послезавтра…
Плантэн любил их всех, даже самых надоедливых. Затем он подумал о Бесбре, его собственной реке, которая будет так прекрасна в сентябре, когда вдалеке выстрелы вспугивают куропаток.
Это был спокойный месяц в отделе рыбной ловли. Буврей скучал, за ним из богом забытой дыры в Перигоре наблюдала мадам Буврей. Редкие клиенты, побывавшие в отпуске в июле, рассказывали о своих фантастических уловах Плантэну, которому на это было наплевать. Другие, те, что, так же как он, собирались уехать в следующем месяце, оживленно обсуждали все это.
— Сентябрь — самый лучший месяц. Рыба прекрасно клюет, когда спадает летняя жара.
— Плохо, что дни становятся короче.
— Это так, но нельзя же получить все сразу.
— Дайте-ка мне грузило, я свое потерял.
— Возьмите сразу два или три, в деревне вы уже ничего не достанете.
Несмотря на все усилия, ему не удавалось сосредоточиться на мыслях о Симоне и детях, отдыхающих на море. Сейчас он уже наслаждался спокойствием пустой квартиры. Он ужинал один, босиком, наконец-то имея возможность выпить свой стаканчик вина, не вызывая бурю протеста. Да, конечно, девять лавочек из десяти были закрыты. Мясники, колбасники и молочники совершали где-то путешествия на борту собственных яхт или же пили виски на террасах своих замков в Солоне. Несчастные, оплатившие им эти развлечения (поскольку лавочка, как правило, не торгует в кредит), были покинуты ими и вынуждены ходить за батоном хлеба за три километра от дома. Поэтому Плантэн обходился консервами из рагу и кислой капусты, несмотря на рекомендации жены. Если он заработает цингу, конечно, это будет серьезно. В городе не осталось ни одного врача, ни одного фармацевта, ни одного дантиста. Но тогда кто же (он все еще смотрел на улицу Риволи) все эти люди? Это все туристы? Все тот же вопрос стоял перед ним, по-прежнему нерешенный. Должно быть, несмотря ни на что, в этом районе осталось несколько миллионов плантэнов. Лично он был здесь.
Когда он в полседьмого вышел из «Самара», ноги сами повели его к Сене. Ему незачем было торопиться домой. Он решил немного погулять, не торопясь, засунув руки в карманы.
Плантэн любил набережную Межисри, ее продавцов зерна и цветов, птиц и белых мышей.
На нем были мокасины «из яловой кожи, обработанной под замшу, на толстой слоистой подошве», светлые брюки, пузырившиеся на обеих коленках, рубашка с короткими рукавами из «ткани Буссак» и неизменная куртка. Поиски одежды в семье в основном проводились для шестнадцатилетней Вероники. Анри не возражал: он был намного выше этого. Для него время танцев и «кадрежки» уже прошло, закончилось, умерло. Что он будет делать в хорошо сшитом костюме — ходить каждый день в «Самар» на улицу Сен-Мартэн и обратно? Завтра воскресенье, он подольше поваляется в постели, немного приберется в квартире (какой сюрприз будет для Симоны!), а потом, в полдень, отправится к Розенбауму выпить аперитив и поставить на скачках на 1.7.9. Он не изменит ни одной цифры. Однажды из-за того, что он изменил свое первоначальное решение, он потерял миллион. Он был болен (лежал в постели!) целую неделю. 1.7.9.
Так каждое воскресенье морковка скачек маячила перед носом завороженной Франции, пуская в глаза всего народа «зайчики» от тысяч граней своих зеркал-ловушек. Она была здесь, эта сверкающая Книга Чисел Моисея, наконец-то в пределах досягаемости для изумленных людей. В этой новой церкви были избранники, были призванные и были чудеса. Этот Бог мог дать все своим верующим: дом за городом, машину или скромнее — двухканальный телевизор, да, да, да. Они теперь верили только в его помощь, они повторяли сказочные истории:
— Он поставил на дату своего рождения, смеха ради: три миллиона!
— Он бросил бумажки с номерами в шапку. Вытащил три номера: 500 тысяч!