Путь к Рейхстагу

Место выглядело мрачно: горки изрытой земли, глубокие выбоины, обрубки деревьев, какие-то полуразбитые сооружения, беспорядочно брошенные части строительных машин.

Но меня волновал этот кусок вздыбленной земли с дымящимся хмурым зданием. Здесь промчался последний огненный ураган, и я рисовал теперь его недавние разрушительные следы, мысленно восстанавливая сцены минувших боев.

Мне никто не мешал. Было тихо, пустынно. Казалось, что вокруг уже веет историей и пейзаж, возникающий сейчас на чистом листе, тоже становится ее частицей, свидетельством этих неповторимых дней.

Вдруг какая-то тень легла на мой почти законченный рисунок. Я обернулся—за спиной у меня стоял полковник Зинченко в сопровождении связного. Оба—в солдатских ватниках. За эти дни нам приходилось неоднократно видеться и разговаривать. Очень хотелось сделать его портрет и именно при свете лампы, как я его впервые увидел в рейхстаге. Позже я так и нарисовал его.

Командир 756-го полка был небольшой, плотный человек с полным бритым лицом. Во всем его облике чувствовалась сдержанность, выработанная годами воинской службы. За ним укрепилось звание коменданта рейхстага.

Мы поговорили о моем рисунке, о выбранном месте, так ему знакомом. Не желая отвлекать меня от работы, полковник попрощался и пошел к «своему» рейхстагу, где он расположился в одной из комнат нижнего этажа.

Это было четвертого мая. Когда я на другой день снова попал в Берлин, мне захотелось еще раз взглянуть на рейхстаг с того места, откуда все началось.

За рекой Шпрее, в конце улицы Мольтке, с правой ее стороны, находилось высокое темное здание бывшего министерства внутренних дел, так называемый «дом Гиммлера». Отсюда и начался исторический штурм рейхстага воинами батальона Неустроева и Давыдова.

Улица была узкой и упиралась в канал. С левой стороны, напротив «дома Гиммлера», стоял светлый дом с разбитым верхом и сохранившимся угловым балконом. Оба здания образовывали своего рода боковые кулисы, за которыми открывался вид на все еще дымящийся рейхстаг. Перед каналом скопилось много подбитых танков и другой техники. Уже по одному этому можно было представить себе, какие здесь происходили бои.

Я устроился на броне какой-то машины и раскрыл папку.

Солнце светило справа. «Дом Гиммлера» выглядел черным силуэтом на фоне голубого неба и

отбрасывал густую тень почти на всю улицу. Может быть, поэтому светлым казался ярко освещенный рейхстаг. Его знакомые очертания с башнями по бокам из-за дальности расстояния теряли свои детали, алое знамя на куполе то вспыхивало звонким огнем, то линяло в облаках набегавшего дыма.

Пока я рисовал, появились два бронетранспортера и принялись с упорством муравьев растаскивать мертвую технику. Пейзаж менялся на глазах. Я успел нарисовать только несколько подбитых боевых машин и следы тягачей, прокладывавших свой путь среди нагромождения обломков, камней и земли. Как жаль, что я не мог вырваться сюда раньше.

Как и там, где я сделал первый рисунок, здесь было полное безлюдье, и, должно быть, поэтому меня и удивила неожиданно появившаяся человеческая фигура.

Я узнал в ней Василия Субботина, скромного, вихрастого юношу, корреспондента газеты 150-й дивизии, той самой, что штурмовала рейхстаг. Позже я понял, что бродил он здесь не из простого любопытства: его влекла неугомонная душа писателя-очевидца, мечтавшего рассказать когда- нибудь людям об этих исторических днях.

Рисунок был закончен. Я слез с бронированного сидения, спрятал свою папку в вещевой мешок. Я был счастлив. Разминая затекшие от долгой неподвижности ноги, я вышел на освещенный солнцем берег Шпрее.

САЛЮТ ПОБЕДЫ

Сбылась моя мечта: в редакции меня отпустили на некоторое время «в свободный полет». Это значило, что я мог располагать собой по собственному усмотрению.

Но времени все равно не хватало. Нужно было успеть зафиксировать то, что уходило безвозвратно. А кругом возникали все новые картины. Неожиданные, интересные: человеческие массы, исторические здания — все это жило не отдельно друг от друга, а в особенных, удивительных сочетаниях.

Поражали нескончаемые потоки бывших пленников, направляющихся на запад. Это была многоликая, многоголосая масса людей,

облаченных в невообразимые одеяния. Женщины, дети, тележки с нищенским скарбом, в некоторые были впряжены собаки. Но, несмотря ни на что, это было шествие счастливых, свободных людей. Они шли группами, с флажками своих стран, мимо Бранденбургских ворот и рейхстага и благодарно улыбались советским воинам, избавившим их от фашистского рабства.

Я поселился в рейхстаге у Неустроева, среди моих новых друзей-героев. Но до койки я добирался только ночью, усталый от работы и впечатлений.

Время, проведенное там, незабываемо. Сколько замечательных людей удалось узнать! Бывало, несмотря на усталость, я долго не мог заснуть и в полутьме всматривался в ряды коек, испытывая необыкновенное, возвышенное чувство любви к спящим на них воинам, имена которых уже стали почти легендарными.

Вечером седьмого мая произошло памятное событие.

Помещение, где мы находились, освещалось лампой, установленной на огромном круглом столе.

Кто-то спал, кто-то тихо разговаривал, чтобы не мешать другим.

Казалось, что время остановилось. Мирные часы были неестественны. Так часто бывает в жизни: неимоверное последнее усилие осталось позади. Все преодолено. Цель достигнута. Людей еще сковывает долгая усталость. Но сама эта усталость радостна.

Вдруг на пороге появились незнакомые офицеры. Они стали шумно, с пафосом приветствовать героев рейхстага. Гости оказались московскими журналистами (Коробов из «Комсомольской правды» и корреспондент радио, фамилию которого я не запомнил).

Много представителей прессы побывало в рейхстаге, и поэтому хозяева были довольно равнодушны к уже привычным для них восторженным поздравлениям. Но тут эти двое сообщили нечто такое, что заставило всех вскочить на ноги: завтра в присутствии командования союзников представители фашистской Германии подпишут акт о безоговорочной капитуляции.

Итак, война окончена! Это было подобно тому, как если бы взорвался огромный заряд радости, сплескивая кругом свою торжественную силу. Поднялся шум.

Все бросились обнимать и поздравлять друг друга. Воины, привыкшие столько лет держать оружие, использовали его в последний раз в победном салюте.

Необычен был этот салют Победы из изуродованных окон рейхстага.

Потом все уселись за большой круглый стол, который вдруг оказался удивительно нужным. На нем появились запасы еды и питья. Начались шумные тосты за Победу, за Родину, за будущую мирную жизнь.

Все понимали неповторимость этого времени, каждый день и час которого становится историей, неповторимость этой встречи.

И тут как-то сама собой возникла мысль обменяться сувенирами, которые останутся у каждого как память об этом вечере в последней цитадели фашистского рейха.

Моим соседом оказался замечательный храбрец лейтенант Берест, тот самый, что в форме полковника ходил на переговоры с фашистами. Его подарок— наручные часы—и сейчас хранится в моей семье как самая дорогая реликвия.

Потом мы долго не могли заснуть.

Разговоры затихали постепенно, но усталость взяла свое, и наконец заснули последние.

Посреди ночи мы были неожиданно разбужены. Оказалось, что опять загорелся рейхстаг, и нашу комнату заволокло дымом. Здесь в разных местах здания хранились какие-то архивы, которые продолжали тлеть и периодически воспламенялись. Пришлось переселиться в соседний дом, на что потратили добрую часть ночи.