Страница 80 из 123
Когда выяснилось направление отступления Наполеона, Кутузов организовал параллельное преследование. Преследование с тыла было поручено казакам Платова; левее Смоленской дороги, параллельно ей, шел Милорадович с двумя пехотными и двумя кавалерийскими корпусами; главные силы под командованием Кутузова двигались на Вязьму; два летучих корпуса – Ожаровского и Голенищева-Кутузова – правее дороги и впереди. Отступающие французские колонны подвергались непрерывным ударам казаков, летучих отрядов, партизан. Не имея возможности найти фураж для лошадей, французы бросали артиллерию. 3 ноября у Вязьмы войска Милорадовича и Платова атаковали арьергард под командованием Даву, который был поддержан другими французскими корпусами. Французы понесли большие потери. В Смоленске, где Наполеон рассчитывал на длительный отдых, он пробыл только четыре дня, так как движение Кутузова на Красный грозило отрезать ему путь. В ноябре начались холода.
В сражении под Красным 15-18 ноября был отрезан и почти уничтожен французский арьергард под командованием маршала Нея. После сражения под Красным боеспособность французской армии резко упала. Бои могли вести только гвардия и присоединившиеся к главным силам корпуса Виктора и Сен-Сира. Из 75 тыс. человек в строю находилось около 40 тыс., остальные просто брели за армией.
После сражения у Чашников 31 октября с корпусами Виктора и Сен-Сира генерал Витгенштейн занял левый берег реки Уллы, где находился до 21 ноября. Чичагов 16 ноября занял Минск, а 22 ноября – Борисов. Для отступающей армии Наполеона создалась реальная опасность окружения. Однако нерешительность Витгенштейна, ошибка Чичагова, введенного в заблуждение насчет места переправы, и несогласованность в действиях обоих командующих позволили Наполеону переправиться через реку Березину у Студянки, но при этом французская армия понесла огромные потери, которые трудно поддаются исчислению. После Березины «великая армия» как организованная боевая сила перестала существовать.
ТОРМАСОВ Александр Петрович (1752—1819) – военный деятель, генерал от кавалерии (1801), граф (1816). На военной службе с 1772, участник русско-турецкой войны 1787—1791. В 180301808 киевский и рижский генерал-губернатор. В 1808—1911 главнокомандующий в Грузии и на Кавказской линии, руководил боевыми действиями в войнах с Турцией и Персией. В 1812 командовал 3-й армией, не давая французам развернуть действия на Киевском направлении. С октября 1812 руководил внутренним управлением войсками и их организацией. Весной 1813 и во время болезни Кутузова и. о. главнокомандующего. С 1814 – генерал-губернатор Москвы, много сделал для восстановления ее после пожара.
По следам отступающей армии
Прежде чем приступить к рассказу о моем кратковременном пребывании в Вильне, упомяну о бедственном положении, в котором находилось французское войско. Начиная от Вязьмы, преимущественно же от Смоленска до Вильны, дорога была усеяна неприятельскими трупами. Из любопытства счел я однажды, сколько их на одной версте лежало, и нашел от одного столба до другого 101 труп; но верста сия в сравнении с другими еще не изобиловала телами: на иных верстах валялось их, может быть, и до трехсот. Кроме того места, где французы ночевали, обозначились грудами замерзших людей и лошадей. Я сам видел в Борисове шалаш, выстроенный из замерзших окостенелых тел, — шалаш, под коим умирали сами строители. Корчмы, выстроенные на большой дороге, были набиты мертвыми и живыми людьми. От разведенного среди их огня загоралась корчма, и все в ней находившиеся погибали в пламени. Такая была общая, почти без исключения, участь всех корчем и тех, которые в них укрывались от морозов, и по большей части не в состоянии были выйти по слабости, ранам и болезни. Когда наша полиция вступила в исполнение своих обязанностей, то трупы стали складывать в костры и, по обложении их дровами и навозом, сожигались, от чего распространялся отвратительный смрад, смешанный с запахом жженого навоза. И теперь, когда я слышу запах жженого навоза, то вспоминаю ужас 1812 года. Однажды видел я нашего драгуна, хладнокровно гревшегося около большого костра мертвых французов; уходя, драгун взял еще из костра уголек и закурил трубку. Зима 1812 года была жестокая. Термометр Реомюра иногда показывал 31 градус. Холода эти, может быть, предохранили нашу армию от заразительных болезней, производимых тлением тел. Но так как много трупов оставалось еще под снегом, то весной, когда сделалась оттепель, они стали гнить и произвели эпидемию, которая опустошила те губернии, через которые неприятель отступал. Я слышал, что крестьяне, заметив какое-нибудь платье получше на мертвом теле, приносили тело в избу и оттаивали его на печи до состояния мягкости членов, после чего скидывали платье и, обшарив карманы, иногда находили в них деньги. Случалось им находить деньги даже в сжатом кулаке умершего, причем гнилое тело заражало всю семью, которая вымирала и передавала заразу соседям и так далее. Ополчения, которые проходили через сии места в 1813 году, лишились во время похода почти половины своего народа. Случалось даже, что, едучи ночью, подвернется замерзший труп между полозьями; отверделые руки его останавливали сани, так что надобно было вылезать и вытаскивать мертвеца из-под саней. Ужасное зрелище представляли и различные положения, в которых умирали французы. Некоторые были совсем вдвое согнуты, у других лица изуродованы от ударов об лед при падении. Снег заносил тех, которые лежали в канаве, и случалось видеть руку с сжатым кулаком или почерневшую ногу, которая торчала из-под снега. Я видел одного француза, замерзшего стоя на коленях,сложа руки в положении просящего помощи…
Пехотинцы страдали от холода, часто и от голода. Страдания их ограничивались только тем, чтобы поживиться около мертвого шапкой или изорванным кафтаном, Когда не могли сего сделать, то хоть спарывали с них пуговицы. Кавалеристы домогались своего: они сдирали подковы с палых лошадей. Артиллеристы срывали железо с брошенных лафетов и шины с колес.
Число трупов, устилавших дорогу, увеличивалось множеством французских офицеров и солдат, более похожих на тени, чем на живых людей, которые брели в сильнейшие морозы, голые и босые, среди отошедших товарищей своих и к ним по пути валились. На редком из них были мундиры, большею частью покрывались они чем попало. У многих были на головах ранцы, вместо шапок, у иных оставались на головах кирасирские каски с длинными конскими хвостами; сами же кирасиры были голые и накрывались рогожей или обвивались соломой. Я видел одного из таких, который, опираясь на палку, вел под руку женщину; несчастная чета еле на ногах держалась и просила хлеба у прохожих: «Клиба, клиба!» Иные скрывались в соломе в селениях, лежащих в стороне от большой дороги. Однажды случилось мне ночевать в уцелевшей деревне; слуга мой пошел на крестьянское гумно, дабы достать корма для лошадей, и когда он стал набирать солому, то из оной выскочили два голых француза, которые так быстро убежали в лес, что их не могли остановить. Французы преимущественно толпились там, где лежала падаль, около которой они дрались и рвали ее на куски. Они обступали наших мимо идущих, прося на всех европейских языках хлеба, службы или плена. Но какое пособие можно было оказать сим страдальцам, когда мы сами почти бедствовали от нужды? Некоторые из наших офицеров уверяли, что они видели, как французы, сидя у огня, пожирали члены мертвых товарищей своих. Сам я не видал этого, но готов тому верить. Многие французы почти требовали, чтобы мы их брали в плен, и говорили, что мы обязаны были призреть обезоруженных людей; но они не имели права ссылаться на существующие между воюющими обычаи, когда сами столь явно нарушали их жестокостями, разорением и грабежом, которые они в нашем Отечестве производили. Наполеон расстрелял многих наших солдат пленных, когда не имел чем кормить их; отставшим же от армии солдатам насилия мы не делали: они сами погибали от того, что нечем было их содержать. Из них выбирали, однако, немцев, которых привели внутрь России и сформировали из них легионы, присоединившиеся впоследствии в Германии к Прусской армии. Посылали также казаков набирать пленных, которых сгоняли в одно место и потом отсылали во внутренние губернии колоннами, состоявшими т двух и трех тысяч человек; но продовольствия им, за неимением оного, не могли давать. На каждом ночлеге оставались от сих партий на снегу сотни умерших. Некоторые на походе от ставали. Однажды встретился я с такой колонной, в которой сделалась драка. Поссорились за то, что один из них нашел на дороге отрезанную лошадиную ногу и, подняв ее, счал грызть; голодные товарищи, увидя это, бросились на него, чтобы отнять добычу, и задавили бы его, если бы казаки, въехав в толпу, не разняли дерущихся плетьми и пиками…