Страница 50 из 123
Увидав меня, Кутузов осведомился, зачем я вернулся. Я отвечал, что приехал за генералом Дохтуровым.
— Поезжайте, поезжайте, — сказал он ему, — не заставляйте ожидать генерала Барклая, я позавтракаю и без вас.
Бедному Дохтурову, человеку, впрочем, очень храброму, пришлось сесть на лошадь и догонять Барклая. Последний не сделал ему ни малейшего упрека: объехал позицию, нашел ее неудовлетворительной и через час вернулся к Кутузову.
В этот момент приехал из Москвы граф Ростопчин. Он прошел прямо к Барклаю и заперся с ним в занимаемом им домике.
В скором времени состоялся у Кутузова военный совет, продолжавшийся целый час. На совет были приглашены все важнейшие генералы: Беннигсен, Барклаи де Толли, Остерман, Коновницын, Ермолов и Толь .
Мнение генерала Барклая, поддержанное Толем и графом Остерманом, было принято Кутузовым. Оно не согласовалось с взглядом графа Ростопчина, который руководствовался не столько военными соображениями, сколько патриотизмом, и думал только о спасении столицы. Решение, принятое на совете, было жестоким ударом для пылкой души генерал-губернатора. Граф Ростопчин не остался обедать у Кутузова, коим он был недоволен. Он обедал у Барклая и не скрывал своего неудовольствия по поводу принятого решения, которое оставалось пока тайною для всех лиц, не участвовавших в совете.
Граф Ростопчин давно уже обдумал свой план действий и подготовил все нужное для его выполнения: в некоторых домах были спрятаны горючие вещества; в разных частях покинутого жителями города были расставлены нанятые им люди, которым было приказано поджечь эти дома; он позаботился даже вывезти из Москвы пожарные трубы и прочие инструменты. Так как мы находились у самых ворот Москвы, то я испросил позволения отправиться в город, чтобы навестить знакомых, но никого не нашел. Город был пуст.
Дисциплина, введенная в армию генералом Барклаем, соблюдалась столь строго, что по улицам Москвы не бродило ни одного солдата, несмотря на то, что мы находились всего в двух верстах от города. На следующий день, 2-го сентября, все узнали о том, что было решено оставить Москву.
Генерал Барклай лично следил за всем. Он пробыл 18 часов, не сходя с лошади и разъезжая по улицам и постам, смотря, как мимо него проходили батальоны, артиллерия, парки и экипажи. Для наблюдения за порядком он разослал своих адъютантов в разные части города. Мне ведено было находиться в прекрасном доме Пашкова. Каждому из нас был дан отряд казаков для того, чтобы выгонять солдат из кабаков и погребов и не допускать их в дома. Казаки задерживали всех тех, кто нес бутылки с водками и наливками, и разбивали бутылки пиками. Благодаря этим мерам Барклаю удалось спасти войска от неминуемой гибели, и они выступили из города в величайшем порядке.
В то время, как армия проходила через Москву, генерал Милорадович, командовавший арьергардом, сражался с королем неаполитанским. Он действовал смело и храбро и покрыл себя славой. Особенно замечательно присутствие духа, с каким он заключил перемирие с королем неаполитанским. Король, довольный тем, что ему удалось занять Москву без кровопролития, согласился на все требования генерала,
Москва представляла любопытное зрелище: французы и русские толпились вместе в этом обширном городе.
Перемирие, заключенное обоими генералами на слово, не сходя с лошади, и вся честь которого принадлежит генералу Милорадовичу, дало возможность вывести из столицы последние войска безо всяких потерь; в городе остались одни раненые, размещенные по госпиталям.
В 9 часов вечера из Москвы выступил наш последний отряд. Мюрат вступил в нее в пять часов.
Когда стемнело, мы продолжали наш зловещий марш и нагнали Кутузова в Панках, на Рязанской дороге, где все уже были погружены в глубокий сон. Барклай и Милорадович бодрствовали; фельдмаршал Кутузов мог положиться на них.
Трудно, почти невозможно, описать состояние нашего духа после выступления из Москвы. Каждого волновали различные интересы: кто сокрушался о потере дома, кто об утрате родных; большинство горевало о потере столицы. Все еще более прежнего желали сразиться с неприятелем и были готовы на всякие жертвы. Когда Москва была оставлена, все поняли, что приходится спасать уже не город, а империю, и говорили: «Война только что начинается».
В. Левенштерн
ПАСКЕВИЧ Иван Федорович (1782—1856 — русский военный деятель, генерал-фельдмаршал (1829), генерал-адъютант (1825), граф Эриванский (1828), светлейший князь Варшавский (1831). Окончил Пажеский корпус (1800). Участвовал в русско-турецкой войне 1806—1812. Во время Отечественной войны и заграничных походов 1813—1814 командовал гренадерской дивизией. В 1817—1819 состоял при генерал-фельдцейхмейстере вел. князе Михаиле Павловиче, затем командовал гвардейской дивизией, в которой служил будущий император Николай I . С 1825 командир корпуса. Был членом Верховного суда по делу декабристов. С 1826 командовал войсками в Закавказье, а с 1827 – наместник на Кавказе. Командовал русскими войсками во время русско-иранской войны 1826—1828 и русско-турецкой войны 1828—1829 на Кавказе. В 1831 руководил подавление Польского восстания 1830—1831, после чего назначен наместником в Царстве Польском. В 1849 командовал войсками, посланными на подавление венгерской революции. Во время Крымской войны 1853—1856 главнокомандующий войсками на западной границе и на Дунае.
МОСКВА ПЕРЕД СДАЧЕЙ
...Народ волнами кипящими стекался на Красную площадь. Старцы, опираясь на костыли, матери с грудными младенцами — все шло, все спешило. Дух русский вскипел двухвековой жизнью Заветных времен гражданина Минина и князя Пожарского. На алтарь любви чистой, бескорыстной, любви пламенной народ и отечество радостно возглавили и достояние, и жизнь свою. Итак, приносимая дань, говоря словами В. А. Жуковского, была: «Не власти, не венцу, а человеку дань».
...В селах и деревнях отцы, матери и жены благословляли сынов и мужей своих на оборону земли русской. Поступавших в ополчение называли жертвенниками, т. е. ратниками, пожертвованными отечеству не обыкновенным набором, но величием духовным. Жертвенники, или ратники, в смурых полукафтанах, с ружьями и пиками мелькали по всем улицам и площадям с мыслью о родине... Ласка и привет сердечный везде встречали их, и дивно свыкались они с ружьями и с настроениями военными.
С. Глинка
***
Эта столица, справедливо называемая поэтами «златоглавая Москва», представляла обширное и странное собрание 295 церквей и 150 дворцов с их садами и флигелями. Каменные дворцы и парки, чередовавшиеся с деревянными домиками и даже хижинами, были разбросаны на пространстве нескольких квадратных миль, на неровной почве. Дома группировались вокруг возвышенной треугольной крепости, окруженной широкой двойной оградой, имеющей около полумили в окружении. Внутри одной ограды находились многочисленные дворцы и церкви и пустые, вымощенные мелким камнем, пространства; внутри другой заключался обширный базар; это был город купцов, где были собраны богатства четырех частей света.
Эти здания, эти дворцы, вплоть до лавок, все были крыты полированным и выкрашенным железом...
Достаточно было одного солнечного луча, чтобы этот великолепный город засверкал самыми разнообразными красками. При виде его путешественник останавливался пораженный и восхищенный. Этот город напоминал ему чудесные описания в рассказах восточных поэтов, которые ему так нравились в детстве.