Святой и грешница

Девушки почти все доели из котла, когда открылась дверь и зашел мужчина в изношенной рясе.

— Доброе утро и да благословит вас Господь, отец Тибаульд, — поприветствовали его девушки. Анна засмеялась. Патеру было около пятидесяти, его волосы поредели, и морщины испещряли худое лицо. Он опустился на лавку возле Жанель и благодарно взял поставленный Грет кубок. Она наполнила его не из кувшина, из которого пили девушки, а принесла другой с камина. Патер выпил и, отрыгнув, облегченно вздохнул. Положив Жанель руку на талию, он придвинулся к ней. Его взгляд скользнул по всем девушкам и остановился на Элизабет.

— Ах, погляди-ка, новое лицо, — обрадовался он и поклонился. — Я викарий Тибаульд из монастыря Хауг. А как тебя зовут, прелестное дитя?

Девушка смотрела на него, широко открыв рот.

— Ее зовут Лиза… э-э-э… Элизабет, — подсказала Грет.

— Мог бы я, я имею в виду, если бы я… — Священнослужитель облизал губы, не отводя от Элизабет глаз. Охваченная чувством стыда от его бесцеремонного разглядывания, она отодвинулась. Остальные девушки обменялись взглядами с неприязнью, сменившейся облегчением, когда дверь открылась во второй раз и зашла мамочка.

— Ах, викарий Тибаульд! — поприветствовала она патера, даже не пытаясь скрыть свое недовольство. — Что вам опять здесь угодно?

— Немного отдохнуть и расслабиться, дорогая мадам. Я сегодня отчитал три панихиды!

— Это ваша работа, — жестко ответила Эльза.

— Да, конечно, но это очень непросто — посвятить свою жизнь Богу. Нужно позволять себе и плотские радости, иначе можно потерять силу для служения Богу. — Его похотливый взгляд опять вернулся к Элизабет. — Мадам, можно осчастливить нового белокурого ангела, всего на часок?

— Сегодня воскресенье! — отрезала Эльза.

Викарий отвернулся.

— Я знаю, Господь запрещает или, по крайней мере, епископ, — поправился он. — Откуда мы можем знать, о чем думает Господь на небе?

Хозяйка борделя подбоченилась:

— Для меня важнее, что думает епископ или староста, потому что он точно доставит мне неприятности, если я вопреки запрету пущу вас в свой дом в святой день! Как вы думаете, что произойдет, если вас здесь застанет за кувырканием палач?

Викарий умоляюще посмотрел на нее.

— Прошу вас, мадам. Я готов заплатить больше, чем обычно. — Он порылся в своем кошеле и протянул ей две соблазнительно блестящие монеты. Казалось, блеск металла отразился в глазах мамочки. Самой большой слабостью Эльзы были деньги и украшения. Она протянула руку и выхватила монеты из рук викария.

— Хорошо, только поторопитесь. Вы пойдете в мой дом напротив.

— Можно мне белокурое дитя?..

— Нет! Мара, пойдешь ты!

Изящная девушка сняла чепчик, распустив каштановые волосы, и пошла, виляя бедрами, к викарию. Подхватив его под руку, она потащила патера с лавки.

— Пойдемте со мной, викарий. Вы не будете сожалеть о своем прегрешении! А позже сможете исповедаться.

Викарий бросил на Элизабет еще один полный сожаления взгляд и последовал за Марой. Элизабет смотрела им вслед, открыв рот. Что здесь происходит? Это не дом общества богобоязненных женщин? Как она ни силилась, ей в голову не приходило никакого оправдания того, что она здесь услышала и увидела. Куда она попала? Элизабет посмотрела на Эльзу, но та вместо объяснений отвернулась.

Мамочка велела девушкам убрать со стола и помыть посуду. Элизабет молча, потупив взгляд, помогала. Она не могла решиться спросить у других девушек. Прежде чем она под строгим контролем мадам вымела грязное сено и вынесла его в выгребную яму, вернулась Мара и помогла разложить новое. Викария нигде не было видно. Наверное, он вернулся в монастырь Хауг.

Несколько раз Элизабет пыталась спросить Мару, что произошло между ней и священнослужителем, но очень боялась услышать ответ. Как ей смотреть в глаза, спрашивая о таких вещах? Поэтому она украдкой наблюдала за Марой. Та казалась еще более легкомысленной, чем прежде, смеялась и спорила. Как это возможно? Стеснение в груди Элизабет прошло. Должно быть другое объяснение, почему у Мары на лице нет признаков стыда! Только Элизабет в голову ни одно не приходило. Но скоро ей об этом расскажут другие.

Остаток дня девушки провели в тени груш, праздно валяясь в траве. Это был замечательный весенний день. Они болтали или дремали, пока мамочка не позвала двух из них готовить ужин. С наступлением темноты они вместе съели густой суп из капусты, свеклы и лука с копченой колбасой. Затем Эльза отправила девушек спать и забрала лампу. Это была вторая ночь Элизабет в доме мадам. Когда она уснула, ей было тепло и уютно, как будто здесь ей было и место. Она не догадывалась, как скоро это чувство исчезнет.

Глава 3

Понедельник прошел в работе по хозяйству и болтовне. Девушки снимали грязные простыни с кроватей и застилали продавленные соломенные матрацы свежими. Затем они носили воду из колодца и, добавив туда щелочь, стирали простыни и одеяла в больших кадках перед домом. Грет, сняв обувь, топтала замоченные одеяла в овальном корыте. Анна и Мара ополаскивали их, а Жанель и Элизабет выкручивали. Марта напевала что-то под нос, развешивая простыни на заборе.

Хотя солнечные деньки минули, все же, несмотря на тучи, которые ветер весь день гонял над Майном, было достаточно тепло, чтобы работать на лужайке, а не в темноте душного дома. Анна завела песню, и все девушки, кроме Марты, назвавшей ее тупой, подхватили ее.

Позже мамочка вместе с Грет ушла, чтобы пополнить запасы вина, вернулись они после обеда. Возчик доставил купленные бочки: одну он закатил в дом, а другую — в закром, пристроенный за домом. Он еще немного поболтал с хозяйкой, прежде чем попрощался и уехал на своей повозке.

Эльза распределила задания на вторую половину дня. Жанель должна была идти за покупками. Она решила взять с собой Элизабет. Мамочка не хотела, чтобы ее девушки в одиночку шатались по городу. Хозяйка, конечно, недовольно скривилась, узнав, что Жанель хочет взять с собой новенькую, но все же позволила.

— Куда мы идем? — с любопытством осматриваясь, спросила Элизабет. Она изучала каждый дом, каждый двор, каждый кустик в надежде хоть что-то узнать, но ее память была окутана густым туманом.

— Мы идем на городской рынок через ворота под башней.

На мосту Элизабет закинула голову, чтобы рассмотреть башню. Вход охраняли два стражника. Возможно, она была здесь раньше? Ничего, только туман. Но все же в ее душе что-то екнуло, когда она шла по переулкам в толпе, разглядывая дома.

Вскоре девушки добрались до рынка, прилавки которого выстроились с двух сторон вдоль Домштрассе до узкого переулка. Они купили овощи и яблоки, прошлись по рядам с яйцами и выторговали кусок сала для заправки супа.

Сначала Жанель болтала без умолку, постоянно задавая вопросы, на которые получала односложные ответы.

— Ты не очень-то разговорчива, — сказала она, подходя к воротам, ведущим в предместье Плайхах.

Элизабет вздохнула.

— Мне нечего сказать. Это очень странное чувство — быть взрослым и вместе с тем заново рожденным. У каждой из вас своя история и воспоминания. В моей голове за исключением нескольких картинок клубится туман, сквозь который я не могу пробиться. Я не знаю ничего! Ты называешь меня Элизабет, и, возможно меня так звали раньше, но я в этом не уверена. Несмотря на ваше хорошее отношение, жизнь здесь, как одежда, сшитая для кого-то другого: в одном месте широковата, в другом узковата. Я словно упавшее дерево, которое потеряло корни. Вместе с воспоминаниями я потеряла семью и дом, где чувствовала себя в безопасности и куда могла бы вернуться.

Жанель, остановившись, с состраданием погладила ее руку.

— Наше заведение теперь твой дом, и мы станем твоей семьей. — Она лукаво улыбнулась. — У нас, как и в любой семье: кого-то любишь больше, кого-то меньше, иногда с кем-то ссоришься и рвешь на себе волосы. А мадам — наша мама, строгая и неуступчивая, но справедливая. Мы работаем на нее, за это она зорко следит за происходящим и не побоится призвать к порядку даже рыцаря или члена городского совета, если они позволят себе лишнего. Дважды она даже посылала за палачом, когда пьяную компанию невозможно было усмирить. И в случае с Эстер… — Ее лицо помрачнело.